Долго крутилась перед зеркалом, пытаясь найти в себе черты разбитной разведенки.
Но видела только ломкую-тонкую молодую женщину, уже успевшую выхватить у солнца свою порцию загара.
Бессонные ночи мучительных размышлений наложили тени под ставшими глубокими, как колодцы, глаза. Скулы и подбородок обострились — аппетит пропал безвозвратно.
Увы, я подурнела за последние дни, но вовсе не из-за Алеши, а из-за того, что собиралась сделать сегодня.
Великие конспираторы, мы с Антоном старались нигде не показываться вместе, ну в пределах нашего города. Поэтому в похоронном бюро меня давно не видели, однако никто не спросил, кто я такая и зачем пришла. Миновав торжественный зал, я немного постояла в узком коридоре, кусая губы, а потом негромко постучала в дверь.
— Входите, — крикнул Антон.
Он лихо считал на калькуляторе и не сразу поднял голову, что дало мне несколько минут, чтобы полюбоваться его макушкой.
Но чего уж там тянуть.
— Привет, — я подошла к его столу и принялась доставать из сумки: портновский метр, карандаш, блокнот, распечатку с инструкцией из интернета. — Вряд ли ты согласишься снять брюки, но с пиджаком расстаться все же придется.
Что примечательно — Антон не стал задавать никаких вопросов. Резко вскинув взгляд, он в одно мгновение будто просканировал меня всю, в полный рост, а потом молча встал и стянул пиджак, кинул его на спинку кресла и прошел в центр своего кабинета.
— Ты со мной не разговариваешь? — уточнила я на всякий случай. А то он оставался единственным из всего семейства, кто за последние дни не позвонил и не написал.
— Ты всегда знаешь, где меня найти, — сдержанно напомнил он. — Если не выходила на связь, — значит, хотела побыть одна. Так?
— Может, и так, — я сняла кофту и положила поверх его пиджака. Запоздало подумала, что на ворсе останутся пушинки, но не стала убирать. С портновским метром подошла к Антону и не удержалась, положила руку на его грудь. Скользнула ниже, погладила, одернула себя.
Можно ли так страшно соскучиться всего за несколько дней? Как же я выживу после?
— У тебя грустные глаза, — проговорил Антон и попытался притянуть меня к себе, но я легко шлепнула его по руке.
— Манекен, видите себя прилично, — сказала строго, — что еще за шалости.
Он вскинул брови, но послушался.
— Мирослава, — произнес со смешинкой, когда я приложила портновский метр к его плечу, — ты же понимаешь, что в этой конторе обычно снимают мерки исключительно с покойников?
— И чем ты хуже? — я сосредоточенно записала цифры в блокнотик.
Хмыкнув, он распружинил мою кудряшку и внимательно оценил, как она скрутилась обратно.
Покойники, по крайней мере, рук бы не распускали.
Двигаясь плавно и почти ритуально, я медленно делала замеры. Это могло быть прелюдией, но на самом деле было прощанием.
Антон уловил мое настроение, стоял неподвижно и, казалось, деревенел все больше, и вправду все более становясь похожим на манекен. Это было пугающе, знаете ли. К тому моменту, когда я присела на корточки, чтобы определить длину штанины, напряжение стало совсем невыносимым.
Потянувшись к блокноту, я выронила карандаш и вздрогнула от резкого звука, с которым он упал на пол.
— Что происходит? — резко спросил Антон.
Ничего не ответив, я с таким остервенением попыталась засунуть блокнот в сумку, что он даже порвался.
— Мирослава?
— Я сошью тебе хороший костюм, правда, — начала я, и мой голос истончился, сорвался. Набрав полную грудь воздуха, начала сначала: — Почему ты заказываешь себе такие мешковатые…
И снова не смогла договорить.
Мямля.
Антон поднял карандаш и протянул его мне. Моя рука так сильно дрожала, что это выглядело ужасно неврастенично. Разозлившись, я швырнула его на стол.
— Послушай меня… — почему я тряслась в сто раз сильнее, чем когда бросала целого мужа? — Ты наденешь мой костюм и выберешь себе самую красивую женщину в городе. Ты не должен оставаться ничьим тайным любовником. Ты должен жить открыто и счастливо, понимаешь?
— Понимаю, — скучным голосом согласился Антон и отвернулся. — Ты решила бросить нас с Лехой оптом. К чему мелочиться, правда, милая?
Ох, как больно!
Надо просто быстрее сбежать, чтобы нареветься всласть в родном огороде.
Я кивнула, хоть он и не смотрел на меня, но голос меня уже не слушался. Взяв свою кофту, я допихала блокнот в сумку и направилась к выходу, ничего не видя перед собой.
В голове отрывочными завихрениями кружились все трагические женские персонажи мировой культуры разом: от Клеопатры до Анны Карениной. А потом и земля закружилась, выдернув меня прямиком из финала «Госпожи Бовари». А прежде с землей такого никогда не случалось, разве что в далеком детстве, когда Гамлет Иванович подкидывал меня в воздух.
Не сразу удалось сообразить, что это Антон подхватил меня на руки вместе с кофтой, сумкой и многочисленными книжными страдалицами.
Мы были одного с ним роста, и таскать меня — не самое полезное для спины занятие, учитывая, что Антон мало походил на атлета.
Испуганно притихнув, я даже втянула живот, чтобы меньше весить, но вряд ли это так работало. А потом земля вернулась на место, а вот Антон остался все также близко.
Мы оказались в кресле за его столом — вернее, это Антон в кресле, а я на коленях Антона.
Головокружительный кульбит.
— С ума сошел? — растерянно возмутилась я. — А если грыжу заработаешь?
— Где твои жестокость и эгоизм, которые так нравились мне? — вопросом на вопрос ответил Антон. И, — ой-йе— давненько в его голосе не звучало таких злобных интонаций.
— Я довела тебя до мазохизма? — печально поинтересовалась я.
Он отнял у меня сумку и бросил ее на стол. Туда же полетела и кофта.
Лишившись всей своей поклажи, я пообещала себе: еще пару секунд, не более — посижу себе спокойненько. Антон ведь так вкусно пах и был таким удобным.
— Хуже, — он откинулся в кресле, заложив руки за голову. Не удерживал, как будто точно знал, что меня словно приклеили. — Ты довела до мазохизма себя. Что за сцену умирающего лебедя ты тут разыграла?
— Умирающий лебедь — это не сцена, а хореографическая миниатюра, — пробормотала я себе под нос, глубоко уязвленная. Я тут! А он!
Вот и старайся во благо других людей, никаких аплодисментов и благодарностей.
Между прочим, я несколько дней собиралась с духом, чтобы совершить возвышенный акт самопожертвования во имя светлого будущего Антона. И у меня почти получилось — еще несколько метров, и я красиво бы покинула его, усыпанная ослепительным сиянием своего вееликодушия.
Антон насвистел — довольно точно и довольно насмешливо — всем известную мелодию Чайковского, правда, почему-то из танца маленьких лебедей. Я невольно фыркнула, уж очень она не подходила пафосу моменту, а потом, опомнившись, скорбно нахмурилась.
— Мирослава, давай все сначала. Тебе нужно побыть одной и все обдумать?
— Угм.
— Ты хочешь расстаться со мной?
— Угм.
— Ты хочешь остаться со мной?
— Угм.
Что?
Погодите-ка.
Да, кажется, он меня совсем запутал.
— Какие иезуитские экспресс-курсы ты закончил? — спросила я подозрительно.
Его глаза весело блеснули.
Обратный процесс перетекания из манекена опять в человека начался, и от этого невероятным образом в меня саму будто вливалась энергия. Теплая-теплая. Солнечная-солнечная.
Плохое настроение, так долго грызущее мою печень, как ветром сдуло.
Ну, привет, игривая и самым неожиданным образом возбудившаяся Мирослава.
Я повернулась так, чтобы лучше видеть его лицо. Привычно пощекотала его под подбородком. Утро. Щетина появится после четырех часов вечера. Плюс-минус.
— Думаешь, ты тут самый хитрый? Но не получилось ли так, что ты надул сам себя? — вкрадчиво спросила я и вдруг лизнула верхнюю губу Антона. Не думайте, что это только его застало врасплох, для меня такой поступок тоже стал сюрпризом.
