– Нет, я так не считаю. Если человека ломают и подавляют, он как минимум должен сопротивляться.
– Ну, не все умеют.
– Нет. Умеют все. Не хотят просто. Сопротивление – штука сложная, приложения сил требует.
– А если сил у человека мало? Ну, если природа не расщедрилась на жесткость и непрошибаемость, как для тебя, например?
– Ладно, Иван… Пустой у нас какой-то спор получается, каждый о своем говорит. Не хочу спорить. Я свою точку зрения все равно не поменяю.
– Да, в этом ты вся и есть, Оль.
– Да, в этом я вся и есть. На том и стою.
– Не устала, нет?
– Это ты мне сейчас хамить, что ли, пытаешься?
– Нет. Я пытаюсь тебе совет дать.
– Какой?
– Ну… Если человек долго стоит на ногах, он, бывает, устает до невозможности. Иногда ему просто необходимо опереться на чью-то руку.
– Это на твою, что ли?
– Нет. Куда мне. Разве ты к себе так близко подпустишь… Ты ведь и раньше не особо близко меня к себе подпускала. Хотя, видит бог, я старался.
– Да, ты очень старался, Иван. Вы вместе с Владой, бедные, очень старались.
– Ты так ничего и не поняла… Оля ты моя, Оля. Оля, Оленька. Бедный мой Кай…
– Как? Как ты меня назвал? Бедный мой Кай? Это мальчик из сказки про Снежную королеву, что ли?
– Да. Мальчик с ледяным сердцем.
– Ой, не смеши меня, Вань… А ты, значит, добрая девочка Герда, да?
– По крайней мере, я пытался. Честно пытался быть доброй девочкой Гердой. Всю жизнь иду к тебе, чтобы растопить твое ледяное сердце, потому что знаю – там, внутри, оно вовсе не ледяное. Корка сверху ледяная, а сердце внутри – живое и теплое. То есть обыкновенное бабье сердце. Да, смешно получилось, правда… С Каем и Гердой-то…
– Погоди… Что значит – всю жизнь иду? Хочешь сказать, ты не жил, а мучился со мною всю жизнь?
– Нет. Я не мучился. Я любил. Я и сейчас люблю. И ты меня любишь, я знаю.
– Нет.
– Да, Оль, да. Очень сильно любишь.
– Вань… Ты когда успел научиться так говорить? Очень красиво, Вань, как в кино… Я бы даже всплакнула, если б не знала, что ты меня банально предал.
– Это была досадная случайность, только и всего. Иногда и любящий человек бывает слаб. Но ты у нас женщина непрошибаемая, чужих слабостей не признаешь.
– Что ж, можно констатировать, и сказке конец? Бедная Герда упала в сугроб и замерзла, и туда ей и дорога?
– Да, Оль. Ты права, наверное. Бедная Герда умрет в снегах, так и не добравшись до Кая и не растопив его сердце…
Ольга вдруг почувствовала, как пролетел меж ними ледяной ветер. Ощутимо почувствовала. Даже плечами передернула, как от холода. Но – какой холод, откуда? Лето, жара… Но все равно – сделалось внутри неуютно.
– Мне пора, Иван… За обед я сама заплачу, ладно?
– Как хочешь.
– Что ж, будем молиться за Польку, да? Чтобы у нее все было хорошо? Ты молитвы какие-нибудь знаешь, Вань?
– Да я-то знаю… В детстве еще бабушка заставила выучить.
– А я ни одной не знаю… Я вообще не крещеная, кстати. Бабушка же член парии была, всю жизнь в школьных парторгах проходила.
– Я помню, Оль. Как она, кстати?
– Да ничего, нормально…
– Будешь звонить – привет передавай. Скажи, что я к осени крышу ей обязательно починю, как и обещал.
– Хорошо. Спасибо, Вань. Ну, я пошла?
– Иди…
Вечером она напилась. Стояла у кухонного окна, глядела в июньские сумерки, хлестала виски прямо из горла. Кашляла, дрожала в странном ознобе, снова глотала виски, но внутри все равно было холодно. Какая ж эта пещера внутри ненасытная с ее сталагмитами и сталактитами! Ледяная пещера без выхода. Холодно, холодно, холодно. Девочка Герда замерзла в снегах.
Господи, как же ей плохо… Еще глоток. Еще. Капли виски стекают по сталактитам и сталагмитам, с ледяным звоном падают на дно пещеры. Или они по ледяному сердцу стекают и падают вниз?
Холодно. Нет отсюда выхода. Девочка Герда замерзла в снегах. Девочка Герда не придет и не спасет, не отогреет ледяного сердца.
* * *
Утром в воскресенье они с Генкой были в Егорьевске. Алевтина Николаевна открыла им дверь и тут же обратным ходом заковыляла на кухню, бросив через плечо:
– У меня там пирог в духовке поспел. Не достанешь вовремя – вкус не тот будет, пересушится. Давайте, давайте, проходите! И дверь за собой закройте…
– Ой, Алевтина Николаевна, зачем столько хлопот, – прижав к груди ладони, виновато произнесла Ольга, зайдя на кухню. – Мы ж ненадолго, мы только хотели узнать, есть ли у вас новости… Там, в кинотеатре, конкурс вот-вот начнется.
– Ничего, успеете на наших голоногих красавиц наглядеться. Ксюшка-то вон вчера весь вечер в купальнике перед зеркалом вертелась. Вся задница наружу – срамота одна… И кто эту моду придумал, интересно? Проще уж вовсе девкам голышом ходить. Ой, чего я разболталась-то, ворчунья старая! А самого главного и не сказала! Нашла ведь я вашу мать, ей-богу, нашла!
– Где? – одновременно спросили Генка с Ольгой, садясь за кухонный стол. И переглянулись испуганно. Генка дернул кадыком, нервно сжал кулаки.
– Да в хорошем месте она обитает, я и сама удивилась, – торопливо продолжила Алевтина Николаевна. – В монастыре живет, в селе Каменском. Это недалеко отсюда, километров пятнадцать-двадцать.
– В монастыре? – чуть расслабившись, удивленно поднял брови Генка. – Она что, монашка теперь?
– Да не… Какая монашка. Чтобы монашкой-то стать, знаешь, какая сила духа в женщине требуется. Нет, у них там, в монастыре, что-то вроде приюта организовано, для всяких страждущих, заблудших да раскаявшихся душонок. Живут общиной, работают, монашкам помогают. В крыше над головой никому не отказывают. А Анна у них вроде как за старшую…
– Да? – вслед за Генкой удивленно приподняла бровь Ольга. – Надо же… Ладно, сейчас поедем, посмотрим…
– А не боязно вам, ребятки, а? Я так понимаю, вы долго с матерью не общались…
– Нет, я не боюсь… – грустно улыбнулась Ольга. – Мне просто интересно на нее посмотреть, не более того. Я ведь ее живьем и не видела никогда… Это Генка ее помнит, ему страшнее.
– Не надо, Оль… Лучше не говори ничего пока, ладно? – тихо попросил Генка, глядя на свои ладони, лежащие на столе.
– Да что я такого сказала, Ген…
– Ничего. Просто пока не надо, и все. Тем более, таким тоном…
Алевтина Николаевна глядела на них испуганно. Потом схватила нож, начала разрезать пирог – по кухне поплыл сытный дух картошки с лавровым листом. Осторожно глянув на Генку, проговорила тихо:
– Ты там Ксюшку-то мою, когда в Каменское поедете, уж не обижай, Геночка… Она у меня тоже, того… Сильно языкастая бывает. Иногда прямо не остановишь.
– Ага, их обидишь! Один раз обидишь, потом сорок раз увернуться не успеешь.
