Поминально-свадебную процессию они догнали у могилы бабушки и деда, родителей Николая Александровича. Все столпились возле ограды, выкрашенной в голубой цвет, а Зоя Васильевна сбросила проволочное кольцо, удерживающее дверцу, и вошла внутрь. Осмотрелась, протерла белой тряпочкой овальные керамические фотографии на памятнике, шумно вздохнула и склонилась в поклоне:
– Ну, здравствуйте, мама, здравствуйте, папа.
Следом за ней, бочком, словно стесняясь, в оградку вошла мать Дмитрия, тоже поклонилась в пояс:
– День добрый, Александр Артемьич, день добрый, Антонина Петровна.
– Вот, – продолжила свою странную речь, обращенную к фотографиям, Зоя Васильевна, – породнились, значит, мы с Мусей, Олечку за Дмитрия отдали.
Муся вытянула из толпы за оградой сына и свою новоиспеченную невестку и подтолкнула их вперед, к могилке:
– Даст Бог, ладно будут жить.
Ольга и Димка постояли немного у могилы, помолчали. А потом тетя Муся вытащила из своей черной клеенчатой сумки пару тряпок, одну взяла себе, другую протянула Оле, и Оля тут же послушно принялась протирать пыльное подножие памятника.
– А ты чего стоишь? – прикрикнула тетя Муся на сына. – Возьми вон у Сережки банку да воды налей.
– Свадьбу хорошо сыграли, – продолжала свой рассказ Зоя Васильевна. – Все приехали. Сережа на каникулы приехал, и Саня приехал, не обидел сестру.
Аксенов, услышав свое имя, тоже направился за оградку, не выпуская Ириной руки.
– А это Ирочка, Сашина жена, вы ж еще ее не видали. Санька-то женился наконец, а уж как мы с Колей рады, как рады!
Ира совершенно растерялась. Если бы ей тоже дали тряпку или банку, она бы тоже что-нибудь протерла или сбегала за водой. Но тряпки ей не хватило, а за водой уже побежал Димка, поэтому Ира не придумала ничего лучше, чем промямлить несуразное и никчемное:
– Здрасьте…
Ей было жутко неловко, что она, как идиотка поздоровалась с земляным холмиком и куском камня, но все вокруг вели себя как ни в чем не бывало – протирали от пыли оградку, вкапывали в землю банку с цветами, раскладывали на столе провизию, разливали по стопкам водку, Зоя Васильевна зачем-то крошила прямо на могилку кусок пирога.
– Проходите, садитесь! – Тетя Муся зазывала к столу столпившихся снаружи, словно оградка была домом, а калитка в ней – дверью.
И, глядя на веселых аксеновских родственников, разбирающих стопки и пироги со стола, Ира подумала, что ей было бы легче, гораздо легче многое в этой жизни принимать и понимать, если бы она умела вот так приходить не на страшное чужое кладбище, а в гости к папе, бабушке, Катюшке. Приходить и вслух рассказывать о том, что нового случилось в этом мире за время их отсутствия, крошить пирожок на могильную траву и ласково гладить ладонью памятник…
На обелиске над братской могилой солдат, погибших возле города во время войны, на скромном, из беленого кирпича парапете аксеновское семейство оставило четыре конфеты, пару пирожков и букет Таниных ромашек. Оказывается, тут так принято – наряду с родными навещать и эту могилку. А тетя Муся положила еще букетик крупных садовых васильков отдельно, возле фамилии Коваленко И.В. «Это ваш родственник?» – спросила Ира.
«Нет, но папа мой погиб в конце войны, где-то в Венгрии, вот мама и ходила сюда, вроде бы как к нему. Он Коваленко, а папа наш Ковальчук, почти то же самое, и в отчестве первая буква совпадает. Теперь мамы нет, так я иногда захожу. Привыкла».
Ира многое, очень многое не понимала в этом странном городе Бабкине. Какое, к примеру, значение может иметь схожая фамилия на обелиске, если муж и отец погиб за тысячи километров отсюда? Зачем ни свет ни заря печь пироги, если потом они все равно останутся лежать на земле для кормежки птиц? Почему Николай Александрович разругался с женой по поводу того, где их должны похоронить дети – в оградке Аксеновых или рядом с матерью Зои Васильевны? И наконец, по какой причине этот городок зовется Бабкино, а не Дедкино, например, или там Теткино какое-нибудь? Что тут, бабки какие-нибудь особенные?
Долго обходили родственников Аксеновых и тети Муси, соседей и знакомых. К концу обхода Ира переполнилась вопросами и впечатлениями и от процессии отстала. Ее давило какое-то странное, непонятного происхождения беспокойство. Нет, ей не было страшно. Очень многое изменилось для нее за последние сутки, даже кладбища она бояться перестала. Напротив, если в Москве, во время обязательной ежегодной поездки на кладбище, она старалась не смотреть на чужие памятники, ежась и стесняясь, пробегала мимо, то здесь смотрела по сторонам хладнокровно, даже с некоторой долей любопытства. Но откуда это беспокойство?
Она вернулась и второй раз прошлась по той же тропинке. Стоп. Ну конечно! Стихи. Плохие стихи. С черной гранитной плиты смотрит молодой, вызывающе обаятельный парень в распахнутом пиджаке, а под портретом надпись: «Ты ушел из жизни, не простившись, и эту боль оставил навсегда». Парень был на пять лет младше Иры и похоронен год назад. Что ж, бывает, кто-то умирает молодым, ничего особенного, но плохие стихи и на кладбище режут зрение и слух. Недаром же она филологиня.
Источник беспокойства стал понятен, и Ира смело шагнула дальше. И в следующую же секунду увидела те же строчки: «Ты ушел из жизни, не простившись, и эту боль оставил навсегда». Памятник тоже был черным и тоже гранитным, но с него смотрел совсем другой парень, с умным сосредоточенным взглядом прищуренных глаз. Уже чувствуя неладное, Ира огляделась вокруг: по всему кладбищу, из-за безликих крестов и железных памятников с овальными ликами стариков и старушек, выступали глыбы черного гранита с портретами мужчин. Только мужчин, юношей, почти мальчиков. Одних мужчин. Она пробовала не поверить собственным глазам. Она кружила по извилистым тропкам вокруг разномастных оградок и читала цифры. Года рождения: пятьдесят второй, пятьдесят восьмой, еще раз пятьдесят восьмой, шестьдесят шестой, семьдесят первый, семьдесят пятый, восьмидесятый…
Кружила и смотрела, смотрела, смотрела на цифры и лица, пока не застучало гулко сердце и не подкосились ноги, заставив опуститься на первую попавшуюся лавочку.
– Иришка, ты куда пропала? Все пошли домой. А мы с Володей ищем тебя, ищем.
Аксенов. Голос непривычно тягучий от нежности. Подошел близко-близко. Обнял сзади за плечи, задышал щекотно в затылок. Она поднялась ему навстречу, трясясь крупной дрожью и громко стуча сердцем, прижалась лбом к его щеке.
– Что ты? Что? – всполошился он, отстранил от себя, заглянул в лицо. – Тебе плохо?
Она сглотнула мешавший в горле комок, протянула руку к ближайшему черному граниту, прошептала как смогла:
