Вернувшись в ужасный «гостиный зал», леди Акфильд сделала мне знак, чтобы я сел рядом с ней. Если ей и было неспокойно, она не выдала этого и взмахом ресниц.
– Вы должны позволить мне поздравить вас с удачным выбором.
– Так вы рады за меня?
– Как ваш друг, я очень рада, но как хозяйка дома, я возмущена.
Я улыбнулся: это была правда. Она простит мне неудобства, которые доставит ей мое семейное положение, но только из-за «правильности» происходящего.
– Когда вы поженитесь?
Я объяснил, что, хотя у меня есть все причины надеяться на успех, все еще не совсем решено. По моим представлениям – через пять-шесть месяцев.
– А дети? Вы думали об этом? Я – старая женщина, поэтому могу спрашивать.
Я пожал плечами:
– Не знаю даже. Мы оба хотим детей, но я не могу не осознавать, что сроки все-таки устанавливает жена, не правда ли? В конце концов, на мою долю достается далеко не самое сложное.
Леди Акфильд рассмеялась:
– Это верно. Но не ждите слишком долго. Я очень надеюсь, что Чарльз и Эдит не станут ждать.
Говоря эти слова, она смотрела мне в глаза, потому что, естественно, оба мы прекрасно знали, что они уже ждут слишком долго. Если бы Эдит сейчас суетилась вокруг золотоволосой головки в детской или даже если бы она сейчас просто носила ребенка, всего этого кошмара не произошло бы.
– Я вполне согласен, – сказал я.
Я подумывал, когда Саймон предложил проводить Эдит, не будет ли его план нарушен, когда окажется, что он должен взять в свою машину других пассажиров, но когда мы с Аделой вышли на улицу, я увидел, что этого не случится: все заднее сиденье его машины было занято парой стульев и грудой садового инструмента. Я почувствовал, что леди Акфильд рядом со мной думает о том же. Подозреваю, она собиралась присоединиться к невестке в потрепанной «кортине», но, если это и было так, этому не суждено было случиться. Я предложил ей и лорду Акфильду сесть с нами в «мини» Аделы, и, бросив взгляд на Эрика, они приняли приглашение. Мы с леди Акфильд втиснулись на заднее сиденье, оставив лорду Акфильду переднее. Эрик нетерпеливо махал им рукой, но, сохраняя безукоризненную невозмутимость, леди Акфильд как будто не замечала этого. Мы тронулись, оставив Боба и Аннет на сомнительную милость Эрика, который будет неистово крутить руль, красный от злости.
– Надеюсь, его не остановят, – сказал лорд Акфильд.
Леди Акфильд слегка надула губы.
– Ну… – произнесла она.
Мы ехали какое-то время молча, размышляя, как я понимаю, о Саймоне и Эдит. Их машины нигде не было видно.
Леди Акфильд снова заговорила:
– Ну не правда ли – это место слишком экстраординарное? Как вы думаете, кто туда ходит?
– Разве не эти, как их там, яппи? – Лорд Акфильд произнес это слово в кавычках, ему было очень приятно, что он так хорошо разбирается в современной жизни.
– Ну, не может быть, что бы только яппи. Разве их достаточно здесь? Поблизости их не может быть много. И американцев тоже, я так думаю. Такая жалость.
– Не знаю, – сказала Адела. – Я предпочитаю, чтобы старинные дома превращали в отели, а не в резиденции местных советов, или же просто сносили.
– Наверное, – с сомнением кивнула леди Акфильд.
По правде говоря, она предпочла бы, чтобы их населяли те же богатые люди с хорошими манерами, которые жили в них сто лет назад. Даже те, кого, как де Марнеев, она не любила. Она не видела ничего хорошего в переменах, принесенных двадцатым столетием. Время затуманило ее память, и так же как пожилые люди помнят из детства только солнечные дни, так и она не могла вспомнить ничего грубого или вульгарного из Англии времен ее детства. Я находил ее взгляды интересными. Даже если ее образ прошлого и не был решительно неточным или диковинным, все-таки убеждения леди Акфильд были редкостью в последние годы двадцатого века. У нее была эта абсолютная вера в трезвость ума людей ее племени, которая редко у кого сохранилась после 1914 года. Я не сомневаюсь, что до этого подобное убеждение было довольно распространено, отчего общество времени короля Эдуарда являлось такой философски умиротворенной территорией. Для аристократа.
* * *
Саймон нарочито долго и сосредоточенно искал ключи, так что все остальные машины Бротонов уже тронулись к тому времени, как он завел мотор. Он повернулся к Эдит. Она куталась в пальто, придерживая его руками и прислонясь к стеклу. Они были двумя игроками с одинаковыми картами на руках, и теперь наконец-то они остались один на один со своим страстным намерением. Что-то в том, как Эдит была груба с Чарльзом, в дерзости, с какой Саймон предложил ее подвезти, подало знак им обоим, что веселье вот-вот начнется. Глядя на плутоватую ухмылку Саймона, на озорные морщинки в углах его губ, где начинала пробиваться щетина, Эдит чувствовала, как дрожь сексуального волнения охватывает все ее тело. Ее поразила откровенность ее вожделения. Ей случалось быть с мужчинами, которые привлекали ее, она помнила, как ей нравилось заниматься любовью с Джорджем, было и такое время, – правда в основном до замужества, – когда она с удовольствием представляла себе, как останется наедине с Чарльзом, но она остро чувствовала, что сейчас было нечто совсем другое. Глядя в синие глаза Саймона, она понимала, что просто и абсолютно хотела прижаться к нему голой кожей. Ей хотелось чувствовать его крепкое обнаженное тело рядом с ней, в ней. Ей стало жарко и слегка неуютно. Ужасающий, будоражащий трепет от того, что ее принципы покидают ее, кругами по воде расходился в районе ее живота.
– Не пора ли нам? – спросила она.
Саймон внимательно наблюдал за ней. Светлые волосы падали ей на лоб, закрывая серо-голубые глаза, и она отбросила их назад слегка раздраженным жестом. Ее губы не сомкнулись, когда она закончила фразу, но остались влажными и приоткрытыми, и в темноте можно было разглядеть, как поблескивали ее зубы. Он тоже был возбужден, но несколько иначе, чем она. Ему доводилось в свое время заниматься любовью с очень и очень многими красивыми женщинами, и его возбуждала вовсе не мысль о грядущих сексуальных удовольствиях. Его волновало определенное и подтвержденное знание, что ее к нему тянет.
Он очень остро ощущал, насколько он красив. Более того, он уважал это свое качество, наслаждался им, так как справедливо чувствовал, что оно лежало в основе его власти. Именно эта простая истина была эпицентром его вечного флирта. От каждого, друга или врага, мужчины или женщины, ему нужно было добиться какой-нибудь реакции на его собственную физическую притягательность. Только тогда, в теплом свете восхищения этих чужаков, он мог расслабиться и наслаждаться жизнью. И чем рискованнее была ситуация, тем более ему было необходимо быть желанными, причем именно физически. Он непрестанно разбрасывал вокруг себя жаркие взгляды, загадочно улыбался, подмигивал незнакомцам – единственно для того, чтобы поддержать в себе уверенность, что он управляет ситуацией. Что и говорить – естественно, он оставлял за собой бесконечный шлейф раненых, которые неделями или даже месяцами отвечали на совершенно недвусмысленные знаки сексуального и романтического интереса, и вдруг, оказавшись в плену, обнаруживали, что ему их любовь была нужна не более, чем если бы они были деревьями в саду.
