второй этаж. Звонит в мою дверь и, дождавшись, пока мама ее откроет, заносит в прихожую, как мешок с картошкой.
Такого позорного возвращения домой в моей жизни еще не было. Даже тогда, когда я в одиннадцатом классе впервые попробовала ликер на днюхе у подруги, и меня развезло к чертям.
Поставив меня перед мамой, встретившей наше появление с квадратными глазами, Гордеев, придерживая меня за шкирку, объявляет:
— Комендантский час!
И уходит, оставляя меня бесноваться.
Ранним пасмурным утром панда Ксюша крушит кухню.
Не специально.
Всю ночь я вертелась с бока на бок, кипя и негодуя, и теперь зависаю на каждом шагу, ставлю чашку мимо стола, насыпаю сахар мимо сахарницы, психую и хлопаю дверцей посудного шкафчика так, что блюдца жалобно дребезжат.
Последней каплей становится коробка молока, которую я поставила в холодильник как-то не по фэн-шую. Она заваливается на бок, и ее содержимое прежде, чем я успеваю исправить положение, заливает всю полку и стекает в овощной отдел.
Мама, косящаяся на меня с опаской после моей вчерашней истерики, подходить ко мне не рискует. Мы так с Лешкой вчера орали друг на друга, что ей очевидно, что у меня не все дома.
Но когда я начинаю всхлипывать, пытаясь собрать чертово молоко, моя интеллигентная мама рявкает:
— Да плюнь ты на него нахрен!
— Не могу, — вою я. — Я его люблю-у!
— Я про молоко! — она захлопывает дверцу.
Я слышу шарканье в коридоре. Великий морализатор проснулся, сейчас опять будет жрать мне мозг. Я вчера всего уже наслушалась.
— Ты прекратишь истерику? — сурово спрашивает мама.
— Нет, я не в состоянии, — огрызаюсь я, — и не вижу смысла, этот, — киваю я в сторону коридора, — все равно сейчас меня заведет по новой.
— Я с ним поговорила вчера. Он будет держать свое мнение при себе, — мама поджимает губы.
Неожиданно. Я была уверена, что она также не одобряет меня.
— Ты злишься? — спрашиваю я, глядя исподлобья.
Мама, помолчав, отвечает:
— Денис — неплохой мальчик, но зря ты с ним связалась.
Я закашливаюсь. Мальчик. М-да.
Она двигает вазы с Гордеевскими цветами, освобождая на столе место для чашек. Мне выдает эмалированную кружку с муми-троллем, потому что я уже расколотила одну керамическую.
— Если беременна, рожай. Вырастим, — внезапно выдает мама.
— Я не беременна, — открещиваюсь я, хотя на секунду мысль кажется мне привлекательной. Родила бы от Гордеева сына и научила бы его не обижать девочек.
Но это дурь, конечно. Еще матерью-одиночкой я не становилась из-за этого бесчувственного идиота!
— Ты куда такая страшная с утра пораньше? — раздается голос мерзкого домашнего тирана.
— Себя видел, образина? — я бросаю в него полотенце.
Будешь тут страшная, когда полночи ревела.
Я на эмоциях вчера написала Гордееву, что он испортил мне день рождения. Он ничего не ответил, и я накрутила себя до соплей. И Лешка еще со своими ценными нотациями.
— Да, Ксюш, ты куда так рано? — переспрашивает мама, она, как человек знакомый со мной двадцать три года, точно знает, что вставать рано без необходимости я не люблю.
— В универ, — бурчу я.
Надо извиниться перед Арзамасовым. Можно, конечно, это сделать по телефону, но мне кажется, что это как-то неправильно. Правда, я понятия не имею, как буду оправдываться за то, что бросила его во дворе. Основная вина, разумеется, на Гордееве, но и у меня рыльце в пушку.
Особенно стыдно мне становится, когда я выхожу из дома и вижу, как дворник засовывает букет Кости в мусорку.
В поисках слов для оправдания я нарезаю круги вокруг главного корпуса, внутрь ноги сами не идут. Мне неловко, и не то чтобы я чувствовала за собой серьезную вину, но выглядит мой поступок некрасиво. А кому нравится оправдываться за некрасивые поступки? Ну вот я и тяну, хотя идти к Арзамасову меня никто не заставляет.
Дооттягивалась.
Пара уже началась, и я с облегчением, что казнь откладывается, топаю в университетский скверик на лавочку. На улице хмуро и пасмурно, но вовсе не холодно, хотя если просидеть полтора часа, риск замерзнуть есть.
Сижу и думаю, как стремно идти к Косте. Можно было бы ничего не объяснять, ну перестали бы общаться и все. Но вдруг научрук опять валит, и Арзамасов его будет заменять? Вряд ли он будет мне гадить, но чувство неловкости не позволит мне обратиться за уточнениями или помощью.
— Ксюша?
От неожиданности я подскакиваю на месте и верчу головой.
Ко мне двигает Макс Лютаев, в руках у него какая-то коробка, и в целом он выглядит сердито.
— Чего задницу морозишь? — вместо приветствия выдает он.
— Хочется, — огрызаюсь я в лучших традициях восьмилетки.
Он плюхается на лавочку рядом и вытягивает свои длиннющие ноги.
— Это тебе, — он протягивает мне коробку. — Каринка сделала. Цени, я даже не откусил.
Я недоуменно заглядываю в коробку и вижу шоколадный торт. Пахнет вкусно.
— Так ты ко мне пришел? А как ты узнал…
Я не завершаю свой идиотский вопрос, потому что Макс смотрит на меня с насмешкой. Ну да. Я под присмотром.
— Обиделась, — внезапно констатирует он. — Я так и думал.
— Пять баллов, Кэп, — фыркаю я.
— И чего тебе не эдак? — продолжает допытываться Лютаев. — Ксюш, какого рожна тебе надо? Он за тобой вернулся.
— Я вот и не пойму, чего вернулся-то? Бабы в Москве кончились?
— Ты серьезно думаешь, что он всем такие подарки делает?
— Какие такие? — морщусь я, вспоминая колье. Да красивое и дорогое. И что?
— А ты внимательно смотрела? Ты вообще поняла, что он значит? — Макс сверлит меня глазами.
— А ты понял?
Что может значить дорогой подарок от Гордеева? Плата за новые услуги.
— Я-то точно знаю, мы в Бергманском магазине три часа торчали. И если этот подарок тебе ничего не говорит, то я даже не знаю.
Я начинаю елозить на месте. Я что-то пропустила? Что я там такого не заметила? Никаких записочек, открыточек, колечек…
С надеждой смотрю на Лютаева, но тот, похоже, ничего объяснять не собирается.
— Короче, Ксюша, чеши домой и подумай над своим поведением. Мне не нравится, когда моя девочка тратит столько времени на чужого мужика. И торты должны быть только моими. Поэтому, давай, разувай глаза и хорош трепать Гордееву нервы.
— А как же мои нервы?
— Как говорит одна моя новая знакомая: «Ты делаешь нервы себе сам!». Могу подвезти для ускорения процесса прозрения.
Ну и что мне теперь делать? Умереть от любопытства, но гордой?
Хлопнув дверцей Максовского монстра я
