только родители никогда не давали забыть о промахах. Именно с тех пор я стал паршивой овцой. Преступником. Неблагодарным за все, что они для меня сделали. Я мог бы стать лучше, доказать им, что достоин их любви. Но я этого не сделал. Я решил, что если они уже списали меня со счетов, то зачем пытаться доказать обратное?
Я прочищаю горло, мысленно устремив взгляд в прошлое.
– По иронии судьбы, именно на общественных работах я встретил людей, которые меня ценили. Там были другие малолетние преступники, и они приняли мою точку зрения и кое-чему научили. Они дали мне новые связи. Так я начал падать все ниже и ниже.
– Коннор, я знаю, что это прозвучит стервозно, но сейчас меня не волнуют твои проблемы избалованного богатого мальчика, – говорит Поппи, выжидающе вскидывая руку. – Переходи к ограблению.
– Я уже перехожу, поверь мне. После того, как я обзавелся связями, у меня появился уголок, где я околачивался, обворовывая туристов. Однажды я подслушал, как парень в костюме говорил по телефону о выставке в галерее. Он сказал, что готов заплатить десять тысяч долларов за картину. Не знаю, почему я это сделал, но я пошел за ним, увидел, где он работает, и имя на двери.
Я вспоминаю, качая головой, как мне глупо повезло с первой работой.
– На следующий день я отправился в упомянутую им галерею и посмотрел картины. Я бывал в музеях на экскурсиях, но на этом мои познания в искусстве заканчивались. Но яйца-то у меня больше, чем мозги, поэтому я решил, что справлюсь. Так что я наблюдал, ждал, и в конце концов все оказалось просто.
– Просто?
Я пожимаю плечами.
– Ты не представляешь, насколько порой халтурит охрана в галереях. Они даже не осознают этого, потому что большинство посетителей – законопослушные, хорошие люди, которые не собираются красть предметы искусства. Слушай, я буквально засунул картину под толстовку и вышел. Позже в тот же день я появился в офисе того парня и сказал ему, что у меня кое-что есть. Ты бы видела его глаза, – продолжаю я, покачивая головой. – Они стали большими, как чертовы блюдца. Он был так взволнован, что его даже не волновал факт кражи. Он сунул мне десять тысяч наличными прямо на месте, как будто это была мелочь, и я ушел, чувствуя себя богом.
– Должно быть, это был кайф, – бормочет Поппи, на что я хмыкаю в знак согласия.
– Был, но когда он угас, я больше не чувствовал себя богом. Я чувствовал себя как… как дьявол. Я стал именно таким, каким меня считали родители. Поэтому я решил упиваться этим, наивно полагая, что, восстав против них, я смогу уменьшить последствия их разочарования.
– И что потом?
– Потом я начал гоняться за кайфом. Я делал это снова и снова. Но я был умнее многих. Я изучил искусство, перешел от карманных краж к взлому с проникновением, а затем к более сложным методам. Я стал мастером своего дела. Слухи распространились, и меня стали нанимать на работу. Все было бы хорошо, только… – Я сглатываю, проводя руками по волосам, когда воспоминания о былых днях начинают мрачнеть. – Неожиданно умер мой дед. Я находился за городом по работе, и мама с папой не могли до меня дозвониться. Я не знал, поэтому пропустил службу. Отец впал в ярость и до сих пор меня не простил.
Я тоже не простил себя, но сейчас речь идет не об отпущении моих грехов.
– После смерти деда отец так и не оправился. Он… сник, стал таким, каким ты его видела. Может быть, если бы я не ушел, я мог бы как-то помочь. Но этого я никогда не узнаю…
Я вздыхаю, оставляя позади боль тех черных дней, тот одинокий визит на могилу человека, который в детстве научил меня фокусам, вытаскивая четвертаки из-за ушей. Эти ловкие трюки пригодились мне так, как он и представить себе не мог. В каком-то извращенном смысле я чувствую, что мое воровство – это дань уважения. Я использую знания деда, хотя и не совсем так, как он хотел. Интересно, стыдился бы он меня или гордился?
– В каком-то смысле меня это спасло. Я перестал воровать ради кайфа и стал профессионалом во всех аспектах. В тот вечер мне нужно было украсть «Черную розу». Все было готово: подмена, сумка для оригинала, пусковой механизм на лампах. Все!
Поппи делает глубокий вдох.
– Но я тебе помешала?
Я смотрю на нее, желая, чтобы она увидела честность в моих глазах.
– Нет. План заключался в том, чтобы выкрасть картину во время индивидуальных бесед. Я подстроил все так, потому что люди плохо запоминают, кто где находился, когда вокруг все суетятся. Ты тут не при чем. Во время подготовки заказчик дал мне сумку, чтобы защитить картину, пока я буду удирать. Но потом, когда я вытащил подмену… чертова сумка разорвалась. Мне нужно было во что-то спрятать оригинал, чтобы выбраться из зала, поэтому я схватил ближайшую вещь. Твою сумку.
Стыд одолевает меня; я жалею, что втянул в это Поппи. Похоже, судьба все же вмешалась. Если бы моя сумка не порвалась, сумка Поппи мне бы не понадобилась. Если бы она не фотографировалась на сцене, я бы не схватил ее ноут. Если бы Хантер не поселил меня по соседству, мы бы никогда больше не встретились. Но все эти события произошли именно для того, чтобы мы снова оказались рядом. И за этот поворот судьбы я безгранично благодарен.
– А я, стало быть, случайная жертва?
Я бы и хотел возразить, но это правда.
– Я был настолько сосредоточен на побеге, что даже не заметил веса ноутбука. Это была просто сумка, пока я не доставил «Черную розу» по назначению. Но как только ты рассказала о пропаже, я захотел помочь вернуть его. Я и помог.
– Да, помог, – признает Поппи. – Но что насчет «Черной розы»? Где она теперь?
Я пожимаю плечами, зная, что мой ответ ее разочарует.
– Я не храню украденные вещи. Последний раз я видел картину менее чем через два часа после кражи. Я передал ее связному, и с тех пор это его проблема.
– Так это все? – в недоумении спрашивает Поппи. – Ты взял ее, а потом ничего? Просто доставил, как пиццу? Динь-дон, Домино! – Она звонит в воображаемую дверь, скептически на меня глядя.
– Такова реальность. Я делаю работу, беру на себя риск, но в конечном итоге приз принадлежит кому-то другому. Я перехожу к следующей работе с депозитами на счету. Поппи, я этим занимаюсь уже почти десять лет. Я живу и работаю в тени, исчезая и вновь появляясь по желанию.
Суровое резюме моей жизни. Я думал, что меня все устраивает… до сих пор. Потому что я хочу, чтобы Поппи увидела меня, приняла меня, даже если это худшая моя версия. Нет, это невыполнимая просьба, особенно для такой женщины, как она. Но я все равно прошу.
Медленно я опускаюсь на колени, беру ее руки в свои:
– Поппи, ты… я… ты можешь понять?
– Понять, что ты не мелкий воришка, который украл мой ноут, а какой-то сверхквалифицированный мега-арт-вор? – спрашивает она, как будто даже с восхищением, а не с ужасом. – Ты понимаешь, насколько ты сексуален, плохой мальчишка?
Я качаю головой, усиленно моргая, чтобы не потерять голову от услышанного.
– Не романтизируй, Поппи. Все серьезно. Ты сама это сказала. Ты не хочешь и не нуждаешься в плохом парне. Ты заслуживаешь достойного мужчину.
– Я знаю. А еще я знаю, что ты, Коннор Брэдли, одновременно и плохой парень, и хороший человек. Если бы ты сказал мне, что я сошла с ума, или попытался бы солгать, я бы надрала тебе задницу и сказала, чтобы ты убирался к чертовой матери. Но твоя честность неожиданна, особенно после стольких обманов.
В ее словах все еще слышится жесткость, напоминание о том, что лгать ей – нехорошо. Но в остальном она кажется… принимающей?
– Ты сейчас серьезно?
Нет, Поппи должна бросать вещи, кричать, вызывать полицию. В какой-то степени мне хочется встряхнуть ее, выбить из нее эту драму. По логике вещей, я должен схватить свою сумку и убраться отсюда.
Однако у Поппи есть то, что я не могу оставить. Мое сердце.
Знает она или нет, но оно принадлежит ей. Возможно, знает, потому что ее глаза добреют, а руки крепче сжимают мои.
– Может быть. Я пока не решила. Я все еще злюсь.
Она выжидает долгий момент, после чего прыгает на меня, толкая на пол, а затем забирается сверху и прижимается ко мне, как коала к эвкалиптовому дереву. Я обхватываю ее руками, берусь за ее задницу, крепко прижимаю к себе, не желая отпускать.
Поппи кусает меня за подбородок, но успокаивает нежным поцелуем, и облегчение
