Марат усмехается чуть пренебрежительно. Ему, ясное дело, наплевать. Да только стоит на объекте появиться молоденьким проектировщицам, прораб так распускает хвост, что на месте неизвестной Нины он бы тоже стал обнюхивать и осматривать.
– Оставьте мне ключ и идите.
Оставить – не оставить. Уйти – не уйти. Еще напортачит чего-нибудь. Да нет, не должен. Тут делов-то… Гадость эту убрать и зашпатлевать по новой, а шпатлевать этот интеллигентишка вроде навострился. Нет, ну где это видано? Уже год по объектам мотаемся, а он все выкает. И скрытный… Все у них, у интеллигентов, сложно, все в обход, все с закавыками. Даже ребят на расстоянии держит. Не откровенничает. Конечно! Они ему не чета. Другого поля ягоды. Тоже мне, птица большого полета. Орел, твою мать. Думает, сказал «маляр» – и все поверили. Как же. Держи карман шире. Что я, рук его не вижу, что ли? Уже год краску лупцует да клей замешивает, а ладошки все еще гладенькие. С мозолями, конечно, мужские, но не рабочие. Ох, не рабочие руки у нашего маляра. Оставить – не оставить…
– Ладно, – решается прораб. – Твоя правда. Чегой-то мне за тебя отдуваться? И так завтра ни свет ни заря на рынок придется пилюкать. Сиди еще тут с тобой.
Марат молча протягивает руку за ключом.
– Только смотри. Закрой тут все хорошенько. И завтра чтоб пришел вовремя. К девяти мраморщик с электриком явятся.
Марат кивает, убирает ключ и отворачивается. Берется за мастерок. Раз-два, раз-два. Свежая краска оседает на пол то огромными ошметками, то персиковой пылью. Раз-два. Раз-два. Вверх-вниз, вправо-влево. Почти как дирижерская палочка. Не будет он тут ничего закрывать и домой не поедет. Сколько до ближайшего поселка, минут десять? Значит, минут десять туда. Потом еще минут десять на уговоры какой-нибудь Ани, Гали, Вали. Бутылку надо не забыть прихватить, у ребят в подвале припрятана, он видел. Потом купит, принесет назад. Сюда девчонку привести или не надо? Да не. Пожалуй, не надо. Еще привяжется, прикипит. А этого не надо. Он бы и не ходил к ним, девчатам, вовсе, да только куда же от природы деваться. Ведь сам себе противен, а по-другому никак. Не может он по-другому. По-другому либо к проституткам, либо всерьез. К проституткам мерзко, а всерьез невозможно. Раз-два, раз-два, вверх-вниз, вправо-влево.
– Раз-два, раз-два, вверх-вниз, вправо-влево. Энергичней, больше нажима. Еще. Не стараешься. Можешь лучше. Раз-два, раз-два.
Роза знает, учительница права. Наталка что-то сегодня не в духе. Носок не тянет, каблуками не стучит. Она прикрывает дверь, опускается на банкетку, опять принимается за вязание.
– Вот. Вот. Уже лучше, – доносится из класса, и Роза улыбается. Пошло дело.
Петли перебегают со спицы на спицу под требовательный стук кастаньет. Надо будет в этом месяце как-то извернуться и заказать Наталке новые туфли. Эти уже никуда не годятся. И что за танец такой? Пару месяцев – и обувь долой. А в магазине говорили: «Сносу не будет»… И куда она смотрела? Подошва-то мягкая и тонкая, хоть и подносок ладный, и гвоздей набитых достаточно, и каблук деревянный. Говорят, испанцы и в подошву деревянные вставки делают. Поэтому настоящие сапатеадо звучат. Может, на заказ Наталке сшить? Нет. Это, наверное, дорого. Она ведь и из юбок скоро вырастет. Вон за пару месяцев как вытянулась. А юбки должны быть длинные, не выше щиколотки.
– Роза! – раскрасневшаяся девочка плюхается на банкетку. – Сначала что-то не получалось, а в конце я целых пять дробей с прямой спиной отбарабанила.
– Протанцевала, – улыбаясь, поправляет Роза.
– Неважно, – машет рукой Наталка и продолжает возбужденно рассказывать: – И колени почти ни разу не разогнула. Вот честное-пречестное, – она бьет себя ладошкой в грудь. – А еще Татьяна Михайловна сказала, что через пару недель начнем с веером репетировать.
Ну вот. Еще и веер. Не абы какой, конечно. Специальный. Из тех, что рублей шестьсот-семьсот стоят, не меньше, а то и больше. Роза вздыхает, складывает вязание. Наталка не замечает ее озабоченности.
– Татьяна Михайловна сказала, если так пойдет и дальше, через год уже можно будет шлейф вводить.
Девочка так уверенно сыплет фразами педагога, что Роза вновь улыбается.
– Хорошо хоть плащ через год, андалуска ты моя!
– Я не андалуска! – тут же обижается девочка, которая не понимает значения слова. – Бабушка говорит, я андалуска! – с возмущением сообщает она уходящему педагогу.
– Бабушка совершенно права, – откликается та, чем ставит Наталку в тупик.
– Ну, и кто такие андалуски? – Наталка натягивает джинсы и испытующе смотрит на бабушку.
– Прародительницы фламенко, а ты не знаешь, – укоряет Роза.
– Ты же мне не рассказывала.
Они направляются к выходу.
– Есть такая область Испании, Андалусия. Там…
– Смотри, – перебивает Наталка. – Опять она.
Да, опять эта женщина. Стоит и смотрит. И что она здесь делает?
Андреа и сама не знает, что она здесь делает. Нет, вообще-то она идет домой. Но зачем-то всегда останавливается и смотрит, как двигается этот маленький гений. Смотрит и слышит Пако, смотрит и видит Дима, смотрит и мысленно невольно перебирает струны. Чудаки-стекольщики все перепутали. Теперь прохожие видят все, что творится в зале, а юная танцовщица никого не замечает. Хорошо. Андреа может спокойно наслаждаться. Она уже выучила расписание прелестной «испанки». Девочка танцует каждый день, кроме выходных. Хотя, может, и в выходные тоже. Просто Андреа по выходным не работает и не знает, занимается девочка или нет. Она уже целый год здесь. Понедельник, среда, пятница с девятнадцати до двадцати. Андреа в семь заканчивает, добегает за пять минут до зала и смотрит. А по вторникам и четвергам малышка фламенкирует в обед. Андреа садится в кафе через дорогу и наблюдает. Очень удобно. Вечера вторников и четвергов у Андреа заняты. У нее Карлович. А сегодня пятница. Андреа не спешит. И, как обычно, не успевает уйти, варится в своей скорлупе, жонглирует воспоминаниями, стоит у окна, как истукан.
– Странная тетя, – долетают до нее слова проходящей мимо малышки.
А, да это же сама танцовщица. Уже переоделась. Женщина тянет ее, уводит подальше от Андреа, а любопытная проказница все оборачивается, дергает свою провожатую:
– Ну, посмотри же, ба! Говорю тебе, она странная!
– Не придумывай! Никакая она не странная! – возражает Роза, но в душе соглашается с внучкой. Еще раз увижу, поговорю с ней. Зачем она сюда ходит? Нет, неудобно. Незнакомый человек. Ну и что? Я вежливо спрошу, и все. Скажу, что смущает ребенка.
Роза не всегда сидит и вяжет, иногда она выходит в магазин и почти всегда видит Андреа. Она смотрит. Странная женщина!
