Он уехал и снова не знал: сны или явь колдовская преследуют его по ночам. А Неля приходила, как только он закрывал глаза. Стояла рядом, и жарко становилось от этого. И сердце умирало, не слышно его было совсем, а потом вдруг летело куда-то вниз, будто в пропасть.
Просыпаясь, он чертыхался, лез под холодный душ, никак не мог привыкнуть к этим дурацким снам. Да и кто она такая? У него есть Таня. Таня будет его женой. Таня была всегда рядом. Но Таня ему почему-то не снилась…
Ведь все равно, где ты и как, — главное, что ты живешь. Главное — воды расступились мутные и можно дышать безболезненно и легко. Но темные ели там, за оградой, напоминали обо всем, что с ней случилось. И вскрикивала она по ночам, и просыпалась на мокрой от слез подушке. И оживая, она стала все чаще и чаще задумываться, кто же виноват во всем, что с ней случалось?
Сама виновата. Конечно, сама. Но вот только… Темные ели… Как будто существует где-то на свете зло. Страшное зло, которое правит миром.
Но вот есть же дед, он из другого мира. Он из мира добра. Ей не повезло, она не в тот мир попала сначала… Только как же теперь ей выбраться?
Она ведь давно попала туда, и сколько зла сотворила сама, сколько принесла его другим. Нет, она все время чувствовала, что чья-то жесткая рука направляет ее, что она лишь марионетка. И не отпустила ее до сих пор эта жесткая рука. Значит, она и теперь может причинить боль. Кому? Деду? Внуку?
«Ни за что!» — думала она, и кулаки ее сжимались, и зубы сжимались до боли. Ни за что! Она освободится от жесткой руки, зло должно быть наказано. Но кто знает о нем, кроме нее? Кто накажет?
Сама, сама. Нужно только набраться сил и за все рассчитаться, за все! Но не сейчас, иначе она снова попадет за зарешеченные окна. Нужна твердая рука, ясное сознание, четкий план. Она станет сильной. И вот тогда, тогда… Он заплатит за все!
Неля начала бегать по утрам по лесным тропинкам. Останавливалась в самой чаще и дышала воздухом, который разливался от хвои в сосновом бору. Ей казалось, что с каждым вздохом она набирается мужества, становится чуточку сильнее. Но каждую ночь мутные воды все-таки захлестывали ее, все еще было живо в душе: безобразие ада и бесполезность молитв. Зло должно умереть! И пусть даже вместе с ней, если нужно. Пусть никто не посмеет ломать чью-то жизнь в угоду… чему? Капризам своим? Желаниям близких? Сыновней прихоти? Она еще была слишком слаба, чтобы раздумывать об этом спокойно. А может быть, прав был Старик и место ей за зарешеченными окнами? Может быть, в ней поселилось то самое зло? Но тогда почему же так больно ей вспоминать о том дне, когда телефонный звонок убил в ней… Нет, нет! Зло в Старике! И она заплатит ему за все.
Неля вдруг почувствовала страшную слабость и упала на мхом заросшую землю. Ей не выбраться из этой паутины. Липкая паутина обволакивала ее мозг, словно Старик снова плел ее, и Неля билась бессильно, готовая сдаться. И снова почудились воды, смыкающиеся над головой. И тогда она вспомнила, как они расступились и показалось лицо. Обычное человеческое лицо. И просветлело небо.
Где-то около дома скрипнули тормоза. А вот и он. Когда он здесь, она успокаивается. Буря смиряется в ее душе. Становится тихо вокруг. Нет, она еще не сломлена. И снова бежит Неля, а ветки хлещут по лицу. Спокойно, спокойно. Медленно идет, стараясь отдышаться. Она не подходит к нему. Она не хочет утащить его в свой омут. Пусть живет. Она только побудет немножко рядом. Напитается этим покоем и этой силой. А потом она уйдет и, может быть, никогда уже никуда не вернется. Ни в этот тихий дом, ни в дом с зарешеченными окнами…
Таня выздоровела, и они снова проводили вместе вечера. Только Ка стал поглядывать в вечереющее небо, а так все было по-прежнему.
— Ты как будто куда-то хочешь пойти и раздумываешь, не поздно ли.
— Что? — он очнулся.
— На работе сложности?
— У меня?
— Ты меня вообще слышишь?
— Да, родная, да…
Говорил слишком мягко, на себя не похоже, прятал голову у Тани на груди, пытаясь отделаться от своих снов, укрыться, спастись. Только взгляд уплывал все куда-то к окну. Что-то там как будто манило, смеялось, убегало, зазывало броситься вслед.
— Извини, я, наверное, просто устал.
И она понимающе кивала, и не оставалась у него, уходила. А потом не спешила звонить. А он проводил каждую ночь в удивительных снах, над которыми больше был не властен. Но ему не нравились вещи, над которыми он был не властен. И тогда он взял чистый лист и написал сверху: «Неля — кто она?». И задумался. Неуравновешенная? Да. Красивая? Нет. Странная? Да. Сумасшедшая? Похоже. Он поставил вопрос в скобочках. Она нежная, добрая? Да. Агрессивная? Мухи не обидит. Сколько ей лет? Тридцать, плюс-минус. Так и запишем. Что с ней случилось? Сбежала от мужа? Тогда каким же он должен быть зверем? Напали на нее?
Он посмотрел на листок, скомкал его и стал собираться. Хватит! Хватит этих дурацких вопросов, на которые нет ответов. Нужно все выяснить: «Дед из ума выжил, и я туда же! Вот приеду и заставлю все рассказать. А то надо же: загадочная какая! Снится, понимаете ли, каждую ночь. Когда все прояснится, станет как все. Перестанет бродить по ночам в чужих снах». Он собрался и хлопнул входной дверью. А в квартире осталась тишина, и за окном — вечереющее небо, почти совсем темное…
— Эй, не спите еще?
Вышла Неля.
— Дед к соседу ушел. (Какой он тебе дед?)
— Ну что, поговорим?
Вот и кончились тихие деньки. Полетела волна, захлестнула.
— Садись-ка. И давай рассказывай, кто ты? Откуда? И как в лесу оказалась?
Смотрит, только смотрит, дико, затравленно. Отступает в комнату. Он за ней.
— Ну, хватит! Почему бы не поговорить по-человечески?
Заметалась, ищет выход…
— Ну нет.
Он берет ее за руку, сажает на стул.
— Все, рассказывай. Хватит играть…
И не договаривает. Потому что Неля начинает кричать. Взгляд ее теряет ясность, пальцы рук скрючены, крик переходит в хрипы, она хватает ртом воздух, но его все равно не хватает ей. Тьма от елей за забором распространяется быстро в доме, становится темно, нечем дышать, Неля падает, липкая паутина накрывает ее, и она не в силах пошевелиться, неужели это конец?
— Что такое?
Прибегает дед.
— Отойди, — кричит он внуку, — отойди!
Бежит на веранду за водой. Возвращается, расплескав полстакана.
— Тише, Неличка, тише, родная.
И к стучащим зубам стакан прижимает. Пытается разжать зубы.
— Неличка…
Ка становится страшно. Никогда он такого раньше не видел. А дед? Выходит, с ней уже были эти приступы. Он, кажется, знает, как помочь. Значит, все-таки — сумасшедшая. И мысли его уже где-то завертелись, где-то вокруг врача знакомого, точно — Тамара Петровна поможет, только вот она сейчас на конференции в Москве, вернется, кажется… Да что это с ним? С какой такой стати он эту дурочку будет лечить? Кто она ему? Это ведь все только сон, наваждение… Но другой голос все бормочет и бормочет у него внутри про Тамару Петровну, про книжку по психиатрии, что стоит у него на полке, которую в руки ни разу не брал, почитать нужно, Достоевского перечитать, у него все такие, может, обойдется, бывает же, мало ли что…
