Что касается ребенка, мальчик был не отвратный – пару раз его видела, – к тому же жил он с мамашей и никак на их будущую семейную жизнь влиять не мог.
Нет, определенно Греков ей был интересен. И спать с ним в удовольствие, и болтать, и даже деловые вопросы обсуждать. Так что в новом году ее вполне может ожидать новая жизнь.
Валентина выключила воду, тщательно вытерлась огромным мохнатым – очень мягким – полотенцем (тоже, кстати, подарок Егора) и пошла в комнату одеваться. Напоследок еще раз оглянулась на себя в зеркало. И сзади тоже очень, очень достойно, удовлетворенно подвела итог девушка.
День начинался хорошо.
Женька, приложившись к выбритой щеке Грекова, стремительно проскочила мимо явно не поспевавшего за ее темпами Егора. В прихожей остался лишь аромат ее духов и свежего декабрьского морозца, занесенный бывшей супругой с улицы.
– Ох ты, господи! – искренне восторгалась та из комнаты, она же зал, она же кухня. Шестьдесят квадратных метров старинного дубового шика вперемешку с суперсовременным хромом, никелем, галогенками и чем-то там еще.
– Ну, Грека, ты даешь! – выдохнула наконец бывшая супруга. – Надо было за тебя держаться.
– Да ладно тебе, – засмущался Егор, хотя Женькины восторги были ему очень даже приятны. А уж лет восемь назад он эти ее слова постоянно представлял в мечтах. Как зайдет к нему и скажет: «Грека, я ошиблась. Возьми меня обратно». Он бы тогда точно взял.
А сейчас?
Греков на миг задумался. Сейчас, наверное, все-таки нет. Красива Женька по-прежнему. И по-прежнему его волнует. Но жизнь у них давно разная. И в его жизни ей место уже вряд ли найдется.
Валентине есть. Работе есть. Авдеевой, с которой опять-таки давно пора что-то решать, есть.
А Женька хоть и занозила по сей день Егорово сердце, но была уже в другой жизни, с его нынешней никак не перекрещивающейся.
– И сколько ж у тебя таких комнатушек? – поинтересовалась Женька.
– Таких – одна, – сознался Греков. – Еще спальня и кабинет. И два туалета, – не удержался-таки он. В их «малосемейке», построенной ракетным заводом для молодых специалистов, туалет был один. Причем на две квартиры-комнаты, в которых жили соответственно две семьи.
Но как же они были счастливы, получив ордер на то убогое – по его новым меркам – жилье!
Въезжая в свои нынешние хоромы, Греков, конечно, тоже радовался. Да разве можно сравнить обычную человеческую радость и то полное, нечеловеческое счастье!
Егор некстати вспомнил, что они с Женькой сотворили, впервые переступив порог собственной квартирки. Даже пальто не успели снять. Опомнились, лишь услышав голоса соседей в общем коридоре. Греков, путаясь в брюках, подскочил тогда к двери и успел запереть ее прежде, чем заинтересованные шумом соседи заглянули внутрь.
А то бы обитатели их дома увидели такое, что только-только начало появляться на экранах «Рекордов» и «Рубинов» – с помощью видеомагнитофона «Электроника», символа тогдашнего благосостояния советского человека. Причем, с улыбкой вспомнил Егор, пока он полуодетый (а точнее, полураздетый) прыгал до двери и обратно, она хохотала, лежа на полу на трех развернутых газетах («Подстелила-таки, успела», – внезапно открылась Грекову малая деталь событий, произошедших чуть не полтора десятка лет назад).
– А я знаю, о чем ты думаешь, – вдруг засмеялась Женька. – Первый визит в нашу квартиру вспомнил?
– Ну-у-у-у… – нечленораздельно промычал Греков, застигнутый врасплох. Его выбритая щека покраснела. Вторая, недобритая, так и оставалась под пеной. Вид у него стал такой, что Женька расхохоталась уже искренне, даже тревоги свои на миг позабыла.
– Ну чего ты смеешься? – наконец не выдержал он. – Я сейчас тоже кое-что понял.
– Что же ты понял, Грека? – сдерживая смех, спросила бывшая супруга.
– Что ты тогда за пять секунд успела газеты на пол подстелить.
– Дурачок ты у меня, – вдруг потеряв улыбку, сказала Женька и погладила его по чистой щеке. – Я бы не успела. Я заранее приходила и газетки принесла. Я ж все твои реакции наперед просчитывала.
Лицо ее снова стало печальным. Не напряженным, как когда он смотрел на нее в дверной «глазок», а просто печальным.
Греков вдруг почувствовал, что он теряет ощущение времени и что вся его жизнь без Женьки вдруг свернулась в небольшой и ничего не значащий клубочек. Не смея противиться нахлынувшему ощущению, он схватил Женьку за плечи и притянул к себе.
– Ты что, псих, я же в шубе! – попыталась отбиться та. Но фразу закончила, уже оказавшись на огромном синем, гладком и мягком, ковре. – А ты – в пене… – были ее последние слова, потому что следующие несколько минут им было совсем не до разговоров.
Они так и оставались на ковре, чтобы немного прийти в себя. Женька только пару крючочков застегнула, а больше и застегивать было нечего, остальные крючочки и пуговки теперь надо было пришивать.
Егор, наваждение которого уже закончилось, чувствовал себя немного неловко. Но и вставать не хотелось – лежать рядом, опираясь головой на ее руку в мягком рукаве так и не снятой шубы, было приятно и уютно.
– Грека, это не входило в мои планы, – тихо сказала Женька и снова погладила его по щеке, но теперь как-то мягко и нежно.
– В мои тоже, – честно сказал он.
– Ну, значит, будем считать, что ничего и не было, – успокоенно подытожила она, аккуратно высвобождая руку из-под его головы. – Ты, кстати, теперь уже весь в пене.
– Ты тоже, – улыбнулся он.
Через пять минут, приведя себя в порядок и окончательно успокоившись, они сидели в больших мягких креслах в углу огромной гостиной. Если бы кто-нибудь зашел сейчас в комнату, ни за что бы не догадался, что происходило здесь совсем недавно.
– Ну рассказывай, что у тебя случилось, – сказал Греков, закуривая сигарету.
– Сейчас, – ответила Женька. – С духом соберусь только.
– Лешка? – напрягся Егор.
– Нет, слава богу, – даже перекрестилась та и сплюнула трижды через плечо. – Стойкая ремиссия.
– Замечательно, – улыбнулся Греков. Он не испытывал всепоглощающего чувства любви к ребенку, которого почти не видел. Но предположение об обострении болезни сына напугало его. – Тогда что же?
Женька молчала. И по лицу было видно, что молчит, чтобы не заплакать.
– Да что наконец случилось? – не выдержал Егор. – Палатки твои разорились? Степан бьет? Говори, не молчи!
– Степан не бьет, – справилась с собой Женька и, мгновенно изменившись, снова стала спокойно-уверенной. – Его убили. Три года назад.
– А почему не говорила? – ошарашенный новостью, спросил Греков. Он еще не знал, что состояние ошарашенности в этот день будет его основным чувством. – Мы же с тобой в прошлом году виделись, когда ты Лешку привозила. И в позапрошлом.
