— Элизабет, давай с тобой договоримся. Ты будешь продолжать сочинять свои великолепные сценарии, появляться в прологе и эпилоге, вызывая восторг зрителей, а всеми остальными проблемами займусь я. А эти твои рассуждения о морали… Забудь о них. Ты умная женщина и должна понимать, что если нам в сети попалась золотая рыбка, то выпускать ее — верх идиотизма. Рейтинг нашего шоу очень высок, люди ждут его, оно приносит неплохой доход.
Элизабет не отрываясь смотрела в окно на темное свинцовое небо со сгустившимися огромными тучами, на мокнущих под усиливающимся дождем демонстрантов, упорно не желающих расходиться по домам, потом повернулась к Броди.
— Не все в жизни измеряется деньгами или рейтингом. Существуют еще и такие понятия, как честь и профессиональное достоинство. И когда я приступала к работе над шоу, я думала…
— Знаю, знаю, о чем ты думала! — перебил ее Броди. — Ты — женщина высоких моральных принципов, и заботиться о прибыли и высоком рейтинге шоу — ниже твоего достоинства. Молодец, уважаю тебя, ценю, но… Черт возьми, Элизабет! От твоих бесконечных необоснованных претензий я скоро заработаю язву желудка! Хватит, надоело мне слушать твои глупости! Пусть каждый занимается своим делом. Пиши сценарии, сочиняй, твори, а обо всем остальном позабочусь я сам.
Элизабет молча отпрянула от окна, резко развернулась и пошла к двери. Перед тем как распахнуть ее, она на несколько мгновений задержалась и, не оборачиваясь, бросила через плечо:
— Броди, я не шучу. Я задумывала цикл «Темное зеркало» как познавательно-информационный, помогающий людям правильно ориентироваться в сложной обстановке и принимать верные решения. Но если ты и дальше будешь уродовать мою работу и превращать шоу в дешевый кровавый боевик, то тебе придется искать другого автора и ведущего. Выбор за тобой.
— Ну что ты, дорогая, что ты, я твой самый горячий поклонник, — широко заулыбался Броди. — Все будет так, как ты скажешь.
Элизабет Найт вышла из кабинета не попрощавшись, и когда за ней закрылась дверь, Броди вернулся к столу и сел. Улыбка мгновенно сползла с его губ, в глазах вспыхнула ярость. Он схватил телефонную трубку, набрал несколько цифр и, когда на том конце провода ответили, хрипло произнес:
— Кажется, я велел тебе не показывать ей заранее отснятый материал? Или ты меня не понял? — Броди раздраженно забарабанил кончиками пальцев по гладкой поверхности стола, затем достал из нагрудного кармана своей ковбойской рубашки пачку сигарет, вытащил одну и прикурил. Сделал несколько глубоких затяжек, шумно выдохнул дым через нос и крикнул: — Ах она настаивала, и ты не мог ей отказать? Ты забыл, что хозяин телекомпании я, а не она! — Он снова затянулся, сделал паузу и уже спокойным тоном произнес: — Ты уволен. Выметайся вон из моей телекомпании. Немедленно.
Положив трубку на рычаг, Броди несколько секунд сидел с задумчивым видом, потом нажал кнопку связи с секретаршей и, услышав ее голос, сказал:
— Сообщи охранникам: Норман Полсон у нас больше не работает. Если через пять минут он не покинет здание, пусть выгонят его пинками или сдадут полиции, как незаконно проникшего в чужое помещение. Да, и позвони в бухгалтерию: пусть закроют его счет.
Броди снова раздраженно забарабанил кончиками пальцев по столу, и вдруг его взгляд наткнулся на глянцевую фотографию Элизабет Найт на обложке модного журнала. Он схватил журнал, повертел его в руках, внимательно всмотрелся в красивое тонкое лицо на обложке, а затем, ухмыльнувшись, пробормотал себе под нос:
— Ах ты, маленькая заносчивая гадина… Ах ты, дрянь. Ну ничего, подожди, очень скоро я собью с тебя спесь.
— Ты не получишь повышения по службе до тех пор, пока не выбросишь на помойку старую куртку и не избавишься от этого паршивого сопящего существа!
Ник О'Коннор критически осмотрел свою поношенную кожаную куртку, затем перевел взгляд на мощного английского бульдога, которого вел на прочном поводке, и улыбнулся. Ник и его лучший друг Питер Макдональд шагали по Лексингтон-авеню, старательно обходя образовавшиеся после дождя лужи. Было почти девять вечера, но улица продолжала жить шумной жизнью, мчались автомобили, торопливо шагали многочисленные прохожие, а уличные торговцы без устали предлагали каждому купить «настоящие» часы «Ролекс» и «Гуччи» всего за 9,99 доллара к наступающему Рождеству.
— Эй, Геркулес, ты слышал? — обратился Ник к коричнево-белому, внушительных размеров псу. Тот обернулся, взглянул на хозяина и повел ушами. — Питер назвал тебя паршивым существом. Тяпни его как следует, не стесняйся. Откуси кусок побольше, и тогда мне не придется кормить тебя ужином.
Питер Макдональд весело рассмеялся и стукнул Ника по плечу. Удар получился приличный, хотя и дружеский. Ник не обиделся, но Геркулес мгновенно напрягся и вопросительно посмотрел на хозяина.
— Все в порядке, приятель, — успокоил его Ник. — Это Питер так шутит. Спасибо тебе за предложение сожрать его, но я сам с ним разберусь. Не волнуйся.
Геркулес отвернулся, громко засопел, а его хозяин в ответ ткнул Питера кулаком в плечо. Тоже по-дружески, но весьма чувствительно.
Ник и Питер родились и выросли в одном из непрестижных кварталов Уиллиджа, проводя большую часть времени на улице в компании таких же простых ребят, и привычка выражать дружеское расположение с помощью ударов и тычков осталась у них на всю жизнь. Сохранять хладнокровие, быть выдержанными и внешне спокойными — эта привычка, ставшая правилом, распространилась и на все остальные сферы жизни Ника и Питера, когда они повзрослели и поступили работать в полицию. Бесстрастно молчать, когда начальство устраивает разнос, притворяться, будто тебе безразлично, когда любимая женщина бросает тебя, заявляя, что «подобные отношения» ее больше не устраивают. Молчи, будь сдержанным в любых обстоятельствах, какими бы серьезными и тупиковыми они ни казались.
«Ни на что не реагируй, — мысленно сказал себе Ник. — Ты тоже ему врезал как следует. Он свое получил».
Задушевные друзья Ник и Питер в сопровождении Геркулеса продолжали свой путь по улице, которую все больше окутывал сизый густой туман, и более странную пару, наверное, трудно было отыскать во всем огромном городе. Глядя на Ника О'Коннора, привлекательного мужчину средних лет, можно было сразу понять, что собственная внешность и одежда его ничуть не заботят. Густые светлые волосы, доходившие до воротника куртки, нуждались в стрижке или как минимум в расческе; джинсы, туго облегающие длинные мускулистые ноги, были потрепанными, линялыми, образца начала восьмидесятых годов. Кожаной куртке давно было место на помойке, в лучшем случае — в химчистке.
