Я вижу переживших наркотики и СПИД. Люди, которые перешагнули Рубикон, обсуждают в ресторанчике фильмы, которым не суждено быть снятыми, сценарии, которые никогда не будут написаны. Страстные разочарования, которыми они так увлечены в заранее оплаканных мечтах. Задержавшись в молодой поре, они не в силах отвергнуть меланхолию и преподносят ее как позу в прокуренных комнатах и на вечеринках для избранных.
Я вижу, как они пьют и курят в баре. Поколение аперитива. Вскоре двинутся кого-нибудь чествовать, на дружеский ужин, на выставку или скучный джазовый концерт. Позже, дома, прежде чем заснуть, прочтут несколько страниц последнего романа Брета Истона Эллиса. А наутро, едва продрав глаза, все как один усядутся к компьютеру почитать новости. У всех в столовой зазвонит телефон. К шести все они будут в тренажерке и пойдут в сауну. Все чем-то испорчены — навязчивой идеей, чувством потери. Каждый борется с Моби Диком.
Нет, я не в смятении, не в замешательстве. Глаза полны слез из-за того, что история закончилась таким образом, смотрю на упаковку замороженной рыбы и сертификационную наклейку на целлофане. Все взвешенно и безукоризненно. И не вырваться.
К черту все, реальность существует. Реальность существует, и она беспощадна. Саве меня бросил. Так же, как существует время (сейчас пятнадцать минут девятого), автобус № 27 (набит битком), машины, дорога, пешеходы, и боль равнодушия, в которой я барахтаюсь, словно сосиска в баварском соусе, в то время как 27-й тормозит у остановки и энное количество простофиль внутри валится, не удержавшись на ногах.
Отпираю дверь и врываюсь в дом, чтобы перехватить телефонный звонок. Бруна и Мартина напрашиваются на ужин. В таком случае с них еда. Я как чувствовала, что в эти дни стоило на недельку укрыться от мира в какой-нибудь Богом забытой гостинице Пианоро, но в конце концов отказалась от этой мысли.
О Бруне и Мартине в моем романе не было ни намека. Я приберегаю их. Может быть, хочу им понравиться.
Я знаю их всю жизнь, мы бывшие однокурсницы по лицею, и на протяжении этого вымени, не считая нескольких коротких или длинных перерывов, — Бруна успела побывать замужем и снова стать свободной после развода — хотя бы раз в неделю вместе ужинаем или ходим в кино.
Бруна — светленькая, натуральная блондинка, славянка, у нее небольшие круглые глаза, черные, словно два арбузных семечка. Она сильная женщина, практичная, всегда в движении. Работает в суде, занимается прослушиванием телефонных разговоров о торговых операциях по отмыванию грязных денег, полученных с проституции и продажи наркотиков.
Мартина более хрупка и апатична, у нее темные кудри, огромные каштановые глаза и телосложение балерины. Она занимается психологией, но настоящая страсть — гностическая антропология. Когда два года назад Тео бросил Мартину, та принялась читать книги типа «Выздороветь: как и почему», «Судьба как выбор», «Путь к богу». Месяцами подруга говорила только об Ошо и о других просветленных, эзотерике и медитации. Затем познакомилась с медиумом, преследовала далай-ламу на конференции во время турне по Италии и с другими духовными фанатами сколотила группу для поездки в Тибет. Мартину слегка огорчает наш скептицизм, а нас — ее внезапное просветление. Как бы там ни было, она заявила, что наконец-то пришла в состояние гармонии с собой и что со мной и с Бруной все тоже будет хорошо. Вот уже пару месяцев новообращенная медитирует с Джанни Рамацца, медиумом, который стал ее экстатическим «настройщиком души», дважды или трижды отправлялась поужинать с ним и полагает, что ни капельки не влюблена.
Ровно в девять мы сидим за столом перед парой кульков, смазанных китайским соусом, и бутылками с пивом. Чувствую, что подруги умирают от любопытства, горя желанием узнать, как все закончилось с Саверио, но и они понимают по моему лицу, что сейчас мне не хочется говорить об этом.
Отставляю бокал с дарами Бахуса, который протянула Мартина, и спрашиваю:
— Как там твой мистик… Твой настройщик?
Отвечает Бруна, хихикая:
— Позвал еще раз, сказать, что у него проблемы с потенцией.
— О, настоящее чудо.
— Вы ничего не понимаете, он выше секса, он выше этого…
— Как и я, — перебивает подругу Бруна, прожевав кусочек весенней зразы. — Но не специально, помимо воли.
— Нет, он вовсе не озабочен, в отличие от тебя! — настаивает Мартина.
— Где же Казановы, похотливые самцы, пляжные плейбои и нимфоманы из спортивных баров? — продолжает Бруна адвокатским тоном. — Те, что кончают после тебя, что щупают тебя в автобусе…
— Ой, — вздыхает Мартина, — воздержание гораздо более поэтично.
— Щаз! — поворачивается к ней Бруна. — Ты предпочитаешь воображать, что если б это был кто-то другой… Знаете, что я думаю? В один прекрасный день мужчинам останется в тревоге дожидаться чужой инициативы.
— Павийцы, — говорю я, — утверждали, что извергающий семя раньше времени не заслуживает жизни.
Бруна рубит сплеча:
— Отлично сказано.
Ужин закончился, мы обнялись втроем на диване, водрузив пепельницу посередине, а кофейник на огонь.
— Собираюсь написать новый роман, — объявляю я подругам. — Только на этот раз постараюсь избежать откровений о себе.
— Это точно будет роман? — подтрунивает Бруна.
Я не реагирую на подначку:
— Не знаю, что-нибудь социальное…
— Габри, я дам тебе идею, все девочки там должны быть как те, которых я вижу в суде…
— Заурядные истории сутенеров… — не одобряет Мартина.
— Марти, Бог знает, что ты делаешь в психологии, если не понимаешь…
— Я лечу женщину, которой изменял муж, которого… — она в нерешительности умолкает.
— Которого что?
— В конце концов она дождалась, когда муж уснет и потом…
— И потом?
— Полила простыни бензином и чиркнула спичкой.
Я теряю дар речи. Но Бруна интересуется:
— Он умер?
— Нет, только ожоги второй и третьей степени на грудной клетке и ноге.
— Черт побери… Как думаешь, можно взять у нее интервью?
— Габри, нет! Чтобы тебе потом пришла в голову такая же ненормальная идея?
— Нет, Марти, нет, — успокаиваю я ее.
И думаю, что никогда бы не сделала такой вещи с Саверио, не смогла бы оставить его, полусожженного. Лучше уж выстрелить в грудь или спихнуть со скалы.
Почему я не предчувствовала, что произойдет? Страсть к «Ред Хот Чили Пепперс», еще одна — к родной команде, «Интер», и последняя — к кокаину. Пять лет я глядела на его рыдания по бессмысленным с виду поводам (я твердила себе: «Он такой восприимчивый»). Он напивался, трезвонил в дверь среди ночи, вопил и будил соседей и входил, распевая: «Только ты» (я талдычила: «Так мило»).
