Когда я вернулась домой, пришлось подойти к звонившему телефону. Это был Эмилио.
— Как ты?
— Бывает лучше.
Катанийка уехала домой сегодня утром, сказал он и ничего не добавил. Я ответила, что ухожу. Что иду брать… интервью.
Он рассмеялся и попросил потрепаться с ним вечером за ужином.
Сегодня мне не надо возвращаться в «Магию» и я могу делать что угодно. Что угодно — значит, писать новый роман. Да уж, куда проще…
Как бы там ни было, я все организовала. После множества телефонных переговоров, в которых обсуждалось, не станет ли это концом профессиональной карьеры, Мартина согласилась устроить мне встречу с той самой пациенткой. Я добилась разрешения, упирая на то, что мне просто необходимо найти новые стимулы, истории, которые можно рассказать. «Всего на секунду…» — взмолилась я… И подруга сдалась.
И вот я сижу в приемной у кабинета Мартины — на диване с обивкой из белого льна, вокруг произведения современного искусства; вдыхаю запах фиалкового дезодоранта, беру женские журналы с гладкой прозрачной поверхности столика, листаю их в ожидании. За стеклянной стеной различим гранит сада, ухоженная лужайка и вереница розовых кустов. «Турбо Сааб», автомобиль Марти, припаркован у ворот. В футляре отдыхает ее скрипка. Я всегда волнуюсь, когда подруга выходит на сцену, фигурка в длинном платье из черного велюра, отбрасывает кудри за спину, чтобы пристроить скрипку на плече и умостить острый подбородок в скрипичной выемке…
Похоже, что пациентка с энтузиазмом воспринимает сегодняшнее добавление к сеансу.
— Анна Конти, — говорит она, протягивая руку. Передо мной высокая темноволосая женщина, одетая в коричневый дамский костюм. Ей около сорока пяти лет.
Марти дала понять, что оставит нас с глазу на глаз ненадолго.
Мы садимся, я на диван: блокнот — на коленях, ручка — во рту, Анна — в кресло с мягким сиденьем и спинкой из бамбука.
— Доктор Люци мне сказала, что вы охотитесь за идеями для книги…
Кивнув, испытываю неловкость, как журналистка на первом задании. Синьора Конти, напротив, спокойна.
— Надеюсь быть вам полезной, — добавляет она. Чтобы не терять времени, начинаю быстро задавать вопросы, которые набросала в блокноте.
Конти с гордостью рассказывает, что она учительница начальных классов, однако уже много лет не преподавала в школе. Анна предпочитала заниматься домом, одиннадцатилетней дочерью. Муж — представитель фармацевтической фирмы. Эмма, дочь, сейчас в религиозном учреждении. Как только отцу станет лучше, дочь передадут ему и Анна сможет видеться с Эммой в присутствии социального работника.
Пациентку признали частично недееспособной и хотят, чтобы она провела месяц в исправительном учреждении. Сейчас же синьора Конти находится под домашним арестом в отцовском доме. Сначала судебные органы не желали передавать Анну районной психиатрической службе, потом, после пересмотра документов и настойчивых просьб адвокатов, решили, что женщина не опасна. Ей было предписано регулярно посещать назначенного психиатра — Мартину.
— У мужа всегда была слабость к женщинам, — Конти говорит медленно, чтобы дать мне время записывать. — Но последняя любовница, словно в мыльной опере, оказалась моей сестрой. Я говорила ему: «Сознайся». А он отрицал. Всегда. Упрямо. Что вы хотите, он патологический лжец…
Женщина начинает смеяться, потом внезапно умолкает.
— Огонь сжигает кислород. Надо открыть форточку.
Я поднимаю глаза от блокнота и вижу, что на меня таращится пара зрачков, подвижных, словно шары для бильярда, неподвластные психофармакологии.
Пора забеспокоиться?
— Когда спичка полыхает в руке, чувствуешь все разнообразие возможностей: эта будет маленьким правосудием… — она глубоко вздыхает. — Габриэлла — тебя так зовут? Ожидание может убить, знаешь?
Она прикуривает тонкую сигарету с ментолом, ее руки чуть дрожат.
— Хочешь?
— Нет, спасибо, у меня свои.
Анна продолжает после затяжки:
— Когда я была маленькой, мне нравились лебеди, я видела их на прудах в Садах Маргариты, мы гуляем там с моим отцом… Он говорил, что лебеди находят пару навсегда, на всю жизнь.
Я отдаю себе отчет, что это дурацкий вопрос, но…
— Почему ты это сделала?
— Не могла больше выносить его увертки. Никто не удирает вечно, даже тигр. Записала? Это реплика Роберта Митчима из «Большого сафари».
— Как поживает твой муж? — я гляжу на Анну в упор.
Пациентка встряхивает головой:
— За все нужно платить, и я потеряла дочь. Нет, мой муж не виноват. Я заболела, все закончилось, и ничего уже нельзя исправить.
— Он тебя спровоцировал?
— К счастью, не все женщины, которым изменяют, так реагируют.
Сеньора Конти несколько секунд буравит меня свинцовым взглядом.
— Я хотела писать стихи. Много писала в молодости. Мать говорила, что все поэтессы рано или поздно попадают в сумасшедший дом. Ну… Она была права… Но я все еще пишу. Мне нравится иметь свое мнение… — Знаешь, что такое горе?
Анна не дает мне ответить.
— Я до сих пор чувствую запах бензина, прямо здесь, — она стукает пальцем по кончику носа, — и не могу жить спокойно.
— Почему верные женщины влюбляются в мужчин, которые…
Конти встает, давая понять, что интервью окончено:
— О, я не изучала психологию. Я любила отца и у меня никогда не было с ним проблем…
В однокомнатной квартире Эмилио нет ни одного предмета обстановки, который он не сделал бы собственными руками: книжные полки, диван-кровать, этажерки на кухне и в ванной. На столе из орехового дерева — «Эппл» и принтер. На сером паласе — диски, книги, журналы о пневматических ружьях, футболки. А в углу, прислоненная к постеру «PIL», его потрепанная, цвета горелого дерева, бас-гитара фирмы «Фендер».
Мы уже все съели и ждем, пока остынет кофе. За ужином я коротко пересказала встречу с пациенткой Мартины.
— Ты собираешь материал для новой книги, — догадался Эмилио.
— Знаешь, не хочу снова вляпываться в старые ошибки…
— Ах, автобиография… — иронизирует он.
Ставлю сахарницу у дивана.
— Как прошли выходные?
Это намек: «Как все прошло с Агатой?»
Эмилио выпрямляется:
— Она хочет переехать сюда, чтобы чаще видеться. Бессмысленно, потому что я сам хочу сменить город.
— Почему? — спрашиваю я.
— Слишком много воспоминаний.
Молчим.
