Потом перекинулось и на школу. Может быть, потому, что всегда в ней была какая-то надёжность. Вот, к примеру, на субботник в школе никому неохота идти, но она думает – двор ведь правда грязный. Лучше же будет, когда прибраться – подмести, кусты окопать, клумбу с цветами от сорняков очистить. А когда в руках дворницкая метла – там уж не до разбора, Милочка ты или Людмилочка. Только и слышишь: «Людка, неси туда, Людка, сделай это!»
А с Миленочки, где сядешь, там и слезешь. Людмила даже восхищалась за это сестрой. Бывало, мать пошлёт: «Милен, сходи в магазин!», а та даже глазки не закатит. Просто спокойно скажет: «Мне некогда!», хотя Людка-то видит, сестра ничем особым не занята, просто листает журнальчик какой-нибудь. Ну, мать, конечно, сразу:
–Людка, ну-ка, быстро! – А ей и не жалко. Она сбегает – силёнок-то хоть отбавляй. И к тому же, у Милены действительно всё как-то изящнее получалось – вроде и фигуры у них одинаковые, и лицами похожие – а вот тот же узел из волос – закрутит на затылке Людка – и видно, что это просто обычный пучок. Потому что некогда, потому что спать хочется, а на работу к восьми. А закрутит точно такой же узел Милена и всем вокруг ясно – никакой это не узел, а причёска такая – аккуратная и изысканная. И с учёбой у них было точно так же. Людмила вызубрит всё, чуть не на память – а начнёт отвечать, где-нибудь запнётся. Тут же смутится, покраснеет, в результате – три. А Миленка и учиться -то серьёзно никогда не училась, а выйдет к доске – улыбнётся учительнице, с пятого на десятое вывалит всё сразу, что когда-то слышала или вспомнила прямо сейчас – глядишь – и четвёрочку заработала. Просто фантастика! И вот за такую удачливость, обаяние, шарм, Людмила сестру не только любила – обожала. И никогда не обижалась, что в школе или во дворе называли её кроме как Людкой, просто Милениной старшей сестрой. Это она уж потом, когда из дома в Москву уехала, стала называть себя не Людкой, а Милой. То ли это был знак протеста, то ли ревности, то ли замещения, а только стала Мила после перемены имени и тщательнее одеваться, и краситься, и даже говорить по-другому. И всё это для того, чтобы уничтожить ненавистное сходство с Миленой. Чтобы отцепиться от сестры, освободить себя от её предательства. Поэтому и цвет волос теперь у Людмилы Егоровны не такой как раньше, и губная помада другого тона, и манеры, и улыбка… Но только правильно говорят, от себя не уйдёшь. Сама-то она про себя всё знает…
Мила посмотрела на себя как бы со стороны. Вот она сидит совершенно одна за четырёхместным столом и совершенно не выглядит ни скучающей, ни одинокой. Просто молодая симпатичная женщина сильно проголодалась. И поэтому съела без остатка и не жеманясь полную тарелку наваристой шурпы с приличным куском баранины и теперь, не торопясь, пьёт кофе и ложечкой отковыривает десерт. А завтра поедет в хороший автосалон и купит себе машину. Хорошую, верную. И будет на ней разъезжать. Дела свои делать. И наплевать ей на всех. Только вот на Толичку всё ещё не плевать…
…Разве любовь требует от человека каких-то усилий души? Нет, ничего такого не требуется. Вот если не любишь, тогда рассуждаешь, взвешиваешь, оцениваешь… а если любишь – ничего такого не надо. Просто достаточно думать, что тебя также любят, как ты. Любовь- это естественное, очень человеку нужное и правильное чувство – оно нужно ему также, как вообще всё на земле. Без любви всё голо, а с любовью – цветёт, пахнет, переливается…, – Мила помешивала ложечкой в чашке с кофе. Важно только, чтобы тебя тоже любили. А без этого… -Мила задумалась, – ну, если не смерть, то пустота. Просто пустота в душе. Эмоциональный вакуум. Вроде и не хлопотно, и не переживаешь, а в то же время и не живёшь полной жизнью. Рассматриваешь, будто в лупу каждый пустяк, сердишься по мелочам, других обвиняешь. Кажется, что этот тебе что-то плохое сказал, тот в твою сторону не так посмотрел. А когда любишь – на такие вещи просто внимания не обращаешь. Делаешь, конечно, что нужно, а если кто-то недоволен, да пошли они все куда подальше! Для тебя это не главное, ведь у тебя есть твоя любовь.
У неё-то как раз любовь была. Повезло, хоть ненадолго. Мила теперь знает, что это такое. Полная душа счастья – от заката до рассвета. От того мига когда засыпаешь и думаешь о нём, и до пробуждения, когда опять же о нём и думаешь. Наверное, когда-нибудь всё равно это счастье заканчивается. Не могут же все, кто когда-нибудь женился или выходил замуж быть счастливы до самой смерти. Лично она бы, как ей кажется, как раз бы и смогла, но… Нет, никому она не желает такое пережить.
Вокруг неё тогда как бы образовался заговор молчания. Вроде ничего плохого явно не происходило, и в то же время она точно чувствовала, что что-то не так. В каких-то мелочах, о которых даже странно кому-то сказать, особенно вдруг почему-то сестре. По чуть косящим в сторону взглядам, по еле уловимым замечаниям матери. По странному молчанию, которое воцарялось, когда она входила в комнату, когда там разговаривали мать и отец. По чуть слышным смешкам, значения которых она не понимала. По улыбкам и словам, которые предназначались не ей, а как бы через её голову непонятно кому. Пока она, наконец, не поняла, пока до неё не дошло, ради кого все эти недомолвки, смешки и улыбки. И тогда она ужаснулась собственной догадке, утонула в чувстве растерянности и последней дурацкой надежды – не может быть! Этого просто не может быть – ей всё показалось, расшалились нервы, разыгралось воображение, и, наконец, отец и мать – ведь они молчат… Вот зачем только они значительно переглядываются и отворачивают лица, когда ты смотришь на них с мольбой о защите. Почему это Милена за общим столом наливает Толе чай, а мать протягивает ей вазочку с вареньем, чтобы угостила дорогого гостя? А когда жених, её, Людмилин между прочим жених, собирается уходить, почему вопросительным взглядом спрашивает он не ёё, невесту, а будущую тёщу, пойдёт ли Милена вместе с ней, Людмилой, его провожать до соседней улицы? Да, конечно, пойдёт. Чтобы и Людке было не страшно потом домой одной возвращаться. И идут они провожать вместе не несколько шагов, как собирались, а почти
