его жизни.
Север стиснул зубы, кивнул.
— Всё в твоих руках, Вадим, — ответил он. — Только не облажайся, как прошлый раз, потому что легко тебе не будет. И второго шанса никто не даст. Отец — это навсегда. Если ты сказал, что отец — отменить уже нельзя.
— Я сказал, — ответил Воскресенский. — Увидимся. — Он подхватил свои вещи. Сумку, кажется, зонт. Обернулся в дверях. — И да, поздравляю!
Ирка рухнула на стул, едва он вышел.
«Ну почему у нас с тобой всё так, Вадим? — она закрыла глаза. — Почему? Так трудно, так сложно, и так не вовремя?»
Но что проку задавать вопросы, на которые нет ответов.
Надо разбираться с тем, что есть.
Наши дни…
.
— Открывай, старая карга! — колотила Ирка в дверь. — Открывай! Я знаю, что ты дома!
Она промокла настолько, пока дошла от остановки до Петькиного дома, что с неё натекла лужа.
Замок мягко и неожиданно щёлкнул, словно всё это время Петькина бабка стояла за дверью.
— Не обязательно так орать. Я старая, а не глухая, — давая понять, что Ирка может войти, положила она руки на набалдашник клюки — тяжёлой деревянной трости, с которой не расставалась.
Ирка прошагала по дореволюционному паркету (сейчас такой не делают) и остановилась по центру комнаты под люстрой с помутневшим хрусталём, что дала бы фору какому-нибудь дворцу.
— Ну рассказывай, — развела руками Ирка. — Где он?
— На кладбище, деточка. — Петькина бабка была тёртым калачом. — На Центральном.
— Ты мне эту хрень в уши не толкай, — взмахнула руками Ирка, но бабку просто так не собьёшь.
— Двое раненых, один убитый, — остановилась она против Ирки, повторив указанную в официальных документах информацию.
Ирка не хуже карги помнила каждое слово. Военный корабль под его командованием шёл во главе конвоя вдоль побережья Сомали. Нападение пиратов. Командир корабля Пётр Северов погиб.
— Ты портишь мне персидский ковёр, — кивнула карга на лужу, что натекла с Ирки и здесь.
— Плевать. Гроб пустой. Я получила разрешение на эксгумацию. И ты не хуже меня знаешь, что он жив. Иначе не была бы спокойна как египетская кобра с набалдашника своей трости. Кобру, случайно, лепили не с тебя?
— Может, всё же пройдёшь? — царственно показала бабка вглубь квартиры, что могла бы поспорить с дворцами не только люстрой и потолками четырёхметровой высоты. — Прекратишь, наконец, орать. Снимешь эти сырые тряпки. От тебя воняет мокрой псиной.
— Это воняет твой сраный ковёр.
— Нюська! — гаркнула бабка. Когда никто не отозвался крикнула громче: — Где ты, глухая дура? Опять свои поганые книжки читаешь? Тьху! Совсем из ума выжила на старости лет, — выразительно сплюнула бабка, то ли ворча, то ли объясняя Ирке, какого рода развлечение нашла себе Нюся в книжках. — Разврат, блуд да непотребства. — И когда в комнату, шаркая ногами, торопливо вошла женщина, что много лет работала у Петькиной бабки помощницей по хозяйству, приказала: — Принеси этой ведьме чего-нибудь переодеться.
— Обойдусь! — возразила Ирка.
— Да вещи её высуши, — словно не слышала бабка. — А то подхватит ещё воспаление лёгких, ослица упрямая. — Карга смерила Ирку взглядом. — Жду на кухне, есть у меня для тебя кое-что.
— Воспаление это нам не надо, — растирала Ирку большим пушистым полотенцем добрая и безобидная Нюська. Ни глухой, ни немой она не была и проработала у бабки без малого лет пятьдесят. И на Дальний Восток с ней притащилась. И передачи бабке в тюрьму носила. — Воспаление — это плохо, — кутала в домашний халат, махровый, мужской, тяжёлый, с золотым узором.
«Петькин», — вдохнула Ирка знакомый запах. Прикусила губу и не заплакала. Хватит.
Бабка царственно кивнула на край стола, когда Ирка вошла, шлёпая большими мужскими домашними тапками.
На краю стола лежал белый прямоугольник письма.
Время словно остановилось, пока Ирка открывала конверт, пока скользила глазами по строчкам, глотая строки, выхватывая слова, написанные знакомым корявым почерком.
Сколько раз Северову снижали в школе оценки только за то, что невозможно прочитать, что он написал. Но Ирка видела отчётливо каждую букву:
.
«Совру, если скажу, не знал, что ты догадаешься.
Знал. Прекрасно знал. Что не поверишь ни единому слову, пока не увидишь своими глазами. Да и глазам, наверное, не поверишь. Зорко лишь сердце, да?.. бугага
Ну что ж, ты права, я не умер.
Но слишком много всего сложилось так, что я должен. Пропасть. Испариться. Исчезнуть с лица земли. Умереть.
Я не хотел делать тебе больно. Поэтому прошу прощения за всё, что тебе пришлось пережить за эти дни. За страдания, что тебе принесла моя смерть. За слёзы, что ты пролила. За обещания, что я не сумел сдержать. За всё, о чём я даже не подозреваю и что случилось с тобой, когда тебе сказали, что меня больше нет. За всё, что случится, когда меня не будет рядом.
Прости. Если бы знал как, я бы всё сделал иначе. Но я не знаю. И другого выхода не вижу.
Я долго думал, мучился, искал варианты. И решил, что так будет лучше всего.
Лучше для всех.
И лучше, если ты меня не найдёшь.
Не ищи, меня, пожалуйста. Ты ни в чём не виновата.
Не виновата, что не любила. Не виновата, что любила.
Не виновата за всё, что случилось с нами. Не виновата, что сложилось так или не так.
Спасибо за мою жизнь, что была именно такой, благодаря тебе.
Спасибо за месяцы, что ты была моей женой. Ты дала клятву, и ты её выполнила. Я правда был счастлив каждый грёбаный день рядом с тобой. И каждый грёбаный раз, сжимая тебя в своих объятиях, благодарил судьбу.
Не вини себя ни в чём. Просто иногда надо отпускать.
Отпусти меня, Ир.
Навеки твой ПС»
.
Она рухнула на стул как подкошенная.
— Это что? — показала на стопку, что поставила перед ней Старая карга.
— Лекарство, деточка, — села та напротив. Тоже подняла рюмку. — Не чокаясь.
Бабка опрокинула горькую белую и даже не поморщилась. Ирка, увы, пить не умела.
Задохнулась. Закашлялась. Постучала себя по груди. С трудом вдохнула воздух.
Из глаз брызнули слёзы.
— Хлебушком, — подсказала ей
