бабка кусок хлеба, и скатывала мозолистым пальцами из хлебного мякиша шарик.
— Ты не знаешь, что произошло тогда, — упрямо покачала головой Ирка.
В голове шумело. Не сказать, чтобы приятно, но как-то успокаивающе. Её отпустило.
— Я знаю, — усмехнулась бабка. — Петька мне рассказал.
Она достала из кармана сложенный вчетверо лист и протянула Ирке.
— О, чёрт! — выдохнула Ирка.
А ей он не сказал. Ни слова. Ни полслова.
«Убийство на кладбище» — сообщала распечатанная с сайта местных новостей заметка полугодичной давности.
«Найден… на старом кладбище… труп мужчины… с признаками насильственной смерти… — скользила Ирка глазами по строкам. — По предварительным данным… восемь лет назад… именно тогда пропал… на счету которого… ведётся следствие…»
— Ведётся следствие, — беззвучно прошептала она. Страх пополз холодком по спине.
Ведётся, а Громов обещал, что следствия не будет, что таких, как тот урод, что насиловал и убивал, молча прикапывают обратно и отправляют дело в архив.
Он приставил к Иркиному горлу нож со словами «Ты же не думала, что я оставлю тебя в живых?», когда Петька размозжил его голову битой.
Но его дело в архив не отправили.
— Это лишь вопрос времени, когда бы за Петькой пришли, — вздохнула старая карга.
— За мной же не пришли, — с ужасом вспомнила Ирка про браслет, что наверняка остался в яме, где они с Петькой закопали урода. Браслет, что подарил ей Вадим и на котором стояла его подпись. — А там наверняка везде моя ДНК.
— Твоих данных нет в милицейской базе. А Петькины есть. И пальчики. И привод за хулиганство. И дело, что на него однажды завели.
Ирка упёрлась лбом в сцепленные пальцы. Закрыла глаза.
Да, именно так это и устроено. В первую очередь ищут совпадения по базе. Отрабатывают ориентировку. Закрывают подозреваемого в КПЗ, а потом уже разбираются.
И это она виновата. Если бы она тогда вызвала полицию, написала заявление, рассказала, как всё было… «Петьку бы посадили уже тогда», — сама себе возразила она. Хотя бы ради галочки, ради раскрытого дела, ради плана, премии. Что там ещё дают за повышение раскрываемости? Грамоту?
«Ой, только не говорите мне, что всё было бы не так!» — дёрнула она головой, возражая тем, кто наверняка сказали бы, что она не права.
Тем, кто просто не имел дел с системой. Не знает. Не понимает, как несправедливо, цинично, безжалостно там всё устроено. А она знала. Знала не понаслышке.
И Петька знал. Понимал, к чему всё шло. И нашёл способ.
— К нему уже приходили, — ответила бабка.
Ирка ждала, что она положит на стол ещё какую-нибудь бумагу, но та просто катала свои хлебные шарики.
— И что ты сказала? — посмотрела на неё Ирка.
— А что я могла сказать? Что он умер. Он. Умер. Вся жизнь — трагедия, — изрекла она философски и вздохнула.
— Угу, — кивнула Ирка. — И каждая буханка хлеба — трагическая история зёрен, что могли бы стать водкой, но не стали.
Старая карга подняла бутылку.
— Я больше не буду, — убрала Ирка свою рюмку.
— Как скажешь, — налила бабка себе. Покачала головой. — Зарасти оно всё говном!
Выдохнула. Выпила.
— Зря он мне не сказал, — решительно встала Ирка. — Я бы обязательно что-нибудь придумала. Я бы могла… Я и сейчас могу… Я позвоню… Я поеду. Прямо сейчас, — она посмотрела на часы. — Нет, уже завтра.
Бабка равнодушно смотрела, как Ирка мечется по кухне.
— Знаешь, почему я больше не гадаю? — неожиданно спросила она. Ирка остановилась. — Потому что это ничего не меняет.
На её дряблой коже, на бледных щеках проступило два розовых пятна, словно она неудачно наложила румянец. И хоть Ирка ничего не ответила, ей был и не нужен ответ.
— Сказала я тебе тогда или нет, ты бы всё равно поехала, тот урод всё равно тебя изнасиловал, а потом ты всё равно вышла бы замуж за Петьку, и он погиб. Он бы всё равно выбрал погибнуть. Понимаешь?
— Нет, — в упор смотрела на бабку Ирка. — С чего ты взяла, что меня изнасиловали?
«Я никому не говорила. Никому. Ну разве что Авроре семь лет спустя, но это не считается», — добавила она про себя.
— Это же очевидно, — хмыкнула бабка. — Сколько лет ты не подпускала к себе после этого ни одного мужика? Пока не началось у вас с Петькой?
— Я вообще-то, родила. Как-то мне было не до этого, — возразила Ирка.
Но бабка её словно не слышала. Да и говорила, похоже, уже не про Ирку.
— И каждый раз, закрывая глаза, всё ещё чувствуешь на себе его липкие пальцы, слышишь его смрадное дыхание, помнишь боль, что он причинил…
— Господи, да ты нажралась, — наклонилась к ней Ирка. Но та лишь усмехнулась. Смерила её зорким вороньим глазом. — Я поеду с тобой.
— Куда? — отпрянула Ирка.
— Искать Петьку.
— Ну только тебя мне и не хватало, — затянула Ирка грубый пояс халата потуже.
— Хорошо. Я скажу иначе. Я никогда никого ни о чём не просила. Ни пощады, ни жалости, ни любви, ни снисхождения. Ни у кого — ничего. Но тебя попрошу. Пожалуйста, возьми меня с собой.
Ирку пугали её влажные глаза. Её нездоровый румянец. Но куда больше — перемены, на которые, казалось, уже была неспособна эта несгибаемая женщина.
Смерть Петьки её сломала. Даже его фиктивная смерть, что была так похожа на настоящую.
— Я виновата, — налила она себе ещё водки. — Я так перед ним виновата.
— Ну, понеслась коза по ипподрому! Тебе, пожалуй, хватит, — забрала у неё рюмку Ирка. — Хорошо, — сказала она твёрдо. — Не знаю, зачем. Не знаю куда. И знаю, что сильно об этом пожалею, но я отвезу тебя к нему, когда найду. Слышишь, найду и тогда отвезу?
Бабка кивнула.
— Нюся! — крикнула Ирка. — Уложи, пожалуйста, Алевтину Викентьевну спать.
— Я сама, — воинственно отмахнулась от помощницы бабка. — Ещё не хватало.
Опёрлась на клюку и уже пошла, но вдруг повернулась.
— Карты — удобный способ прослыть значительной, полной мудрости и тайных знаний. Мели всякую чушь, а люди сами придумают, как удобнее приложить к ней свою
