Зубы до боли впиваются в нижнюю губу. Оборачиваюсь, опасливо смотрю в коридор и снова смотрю на ящик. Любопытство почти побеждает страх, однако остается опасение, что таинственный незнакомец вернется.
Заглядываю в дальний угол тайника в поисках ключа к шкатулке и убеждаю себя, что именно в ней могут храниться нужные мне сведения и что действую я совсем не из праздного интереса. Открываю один дневник за другим, встряхиваю. Может быть, вывалится ключ? Из одного выпадает брошюра. Начинаю запихивать ее обратно и в процессе обнаруживаю еще несколько.
Беру одну из них и читаю: «Художественная галерея «Аллюр», Сан-Франциско». Все остальные брошюры посвящены тому же. Среди множества галерей Сан-Франциско «Аллюр» — самая большая и престижная. Вспоминаю слова Эллы о том, что в контейнере есть картина. Кажется, несмотря на несопоставимый сексуальный опыт, нас с Ребеккой объединяет увлечение изобразительным искусством. В живописи я люблю все, начиная с древней истории и заканчивая современным творческим процессом. Были времена, когда ради возможности работать в мире грез была готова отдать на отсечение правую руку. Об этом я мечтала, ради этого пошла учиться в колледж. Однако мечту пришлось оставить много лет назад, когда реальная жизнь с бесконечными счетами и необходимостью иметь надежный заработок вышла на первый план.
Откуда-то снаружи доносится грохот, и от неожиданности я едва не роняю буклет на пол. Прижимаю руку к груди, чтобы унять взбесившееся сердце. Гром. Это грохочет гром. Начинается гроза. Новый раскат отдается гулким эхом, как будто я в пещере; можно подумать, сама природа предостерегает и советует поспешить. О небо! Понимаю, что воображение разыгралось не в меру, однако игнорировать предчувствие надвигающейся опасности выше моих сил.
Хватаю свою сумку и все три дневника, оправдывая нескромность тем, что только в них можно узнать, где искать Ребекку. Хочу выйти из комнаты, однако в последний момент бегу к комоду и беру шкатулку. Трясущимися руками пытаюсь удержать трофеи и одновременно открыть замок.
Быстро шагаю по узкому, тускло освещенному коридору между рядами точно таких же запертых кладовок, как та, из которой только что в панике выскочила. Чувствую себя Алисой в Стране чудес на краю кроличьей норы. Миную оранжевую дверь, в точности похожую на гаражную, и оказываюсь на неосвещенной стоянке. Сейчас, перед грозой, пустое пространство кажется еще темнее. Как быстро пронеслось время! А я даже не заметила!
Бесшумно бегу к своему серебристому «форду-фокусу» (спасибо голубым кроссовкам «Найк»). Ключи от машины все еще в сумке — непонятно, почему до сих пор не вытащила. Кладу вещи на капот, чтобы их достать, и роняю один из дневников. Наклоняюсь, чтобы поднять, и роняю другой.
— Черт, — тихо бормочу я и приседаю, чтобы поднять, однако, несмотря на начавшийся дождь, вставать не спешу. Боковым зрением ловлю тень возле открытой двери гаража. Вглядываюсь, но никого не вижу. В ужасе поднимаюсь. Быстрее в машину, быстрее! Почему я до сих пор не в салоне?
Трясущимися руками добываю из сумки ключи, проклиная странную паранойю, от которой никак не могу избавиться. Дергаю дверь машины, бросаю сумку внутрь и, не выпуская из рук шкатулку и дневники, неуклюже плюхаюсь на водительское место. Быстро закрыть дверь не удается. Наконец щелчок сообщает, что убежище надежно запечатано. Одним движением кидаю вещи Ребекки на заднее сиденье.
Собираюсь завести мотор, однако что-то заставляет меня взглянуть на здание, из которого я только что вышла. Дыхание сбивается. В тени, под небольшим навесом, упершись ногой в стену, стоит тот самый человек, который несколько минут назад приходил в контейнер, и неотрывно за мной наблюдает.
Включаю мотор и мысленно благодарю судьбу, когда он послушно начинает ворчать. Быстрее, быстрее прочь отсюда!
Когда я оказалась на полпути к дому, гроза обрушила на город безжалостный ливень, озаряя все вокруг вспышками молний. Стоит ли удивляться, что, несмотря на вечер пятницы, на стоянке свободен только самый дальний ряд? Радуюсь, что неизменные стопки ученических тетрадей побудили купить сумку размером с небольшой чемодан, и запихиваю в бездонные недра дневники и шкатулку. Под проливным дождем добегаю до квартиры, сразу включаю свет, поспешно захлопываю и запираю дверь.
Возможно, тайна Ребекки Мэйсон излишне распалила мою и без того богатую фантазию, но чувствую я себя так, будто спасаюсь от преследования. От воспоминания об излишне внимательном незнакомце становится не по себе и — признаюсь честно — пробирает дрожь. К тому же я промокла до нитки, а несмотря на август, вечер совсем не жаркий. Всего-то двадцать семь градусов по Цельсию.
Возле ног мгновенно образуется лужа. Торопливо достаю из сумки трофеи и кладу подальше — туда, где сухо. Здесь же, в прихожей, сбрасываю мокрую одежду. Бежевый ковер ужасно маркий, однако, снимая квартиру, придирчиво выбирать интерьер не приходится. Направляюсь в ванную, но останавливаюсь и возвращаюсь за сотовым телефоном. С ним спокойнее, но для уверенности говорю себе, что собираюсь позвонить Элле. Наливаю в ванну горячую воду и одновременно набираю номер подруги. Хочу спросить, не знает ли она, где найти Ребекку Мэйсон, а заодно удостовериться, что у нее все отлично. Телефон оказывается вне зоны действия сети. Наверное, Элла еще в самолете, но я все равно тревожусь. Волнение парализует и сводит с ума.
Через сорок пять минут выхожу из ванной — чистая, согревшаяся, одетая в розовые шорты и такую же майку, с мягкими сухими волосами, благоухающими моим любимым розовым шампунем, — и ругаю себя за малодушие и глупые страхи. Направляюсь прямиком к холодильнику, чтобы достать самое надежное средство против неприятностей — мороженое «Бен и Джерри», сливочное.
Взгляд падает на вещи Ребекки; они все еще лежат возле двери рядом с моей мокрой одеждой. Надо было остаться в хранилище и выяснить ее адрес. А теперь придется искать необходимые сведения между страницами дневников. Или в шкатулке… которую не могу открыть. Даже не знаю, зачем вообще ее взяла.
Через несколько минут сижу на диване рядом с добрыми друзьями Беном и Джерри, со стопкой дневников на коленях. Шкатулка ожидает своей очереди на кофейном столике, а я спрашиваю себя, как бы ее отпереть, не повредив.
Так и не найдя ответа, открываю верхнюю тетрадь. Изящным женским почерком написан год: 2011. Ни месяца, ни числа. Интересно, эта тетрадь заполнена раньше или позже той, которую вчера забыла у меня Элла?
Листаю страницы, пытаюсь найти упоминание о работе, а попутно узнаю подробности жизни Ребекки. «Ночь была жаркой, и тело мое томилось от жажды». Вздыхаю и переворачиваю страницу — нет, здесь речь идет о вещах куда более интимных, чем место работы. Эта женщина изъясняется цветистым, экзотическим слогом. Кто способен так писать? «Моя жизнь изменилась в тот день, когда я вошла в художественную галерею». Отлично. Вот это обстоятельство полезно запомнить. Именно в галерее и нужно искать Ребекку. Но что она там делала — работала или покупала картины? А может быть, она сама художник и выставляла там свои работы?
