— Да уж, Джесси, славно мы тогда поговорили… Не знаю, что на меня нашло, все получилось само собой. Я почему-то взбесился оттого, что тебе больно, и захотел сделать еще больнее. Вообще, повел себя как осел. Ты правильно назвала меня дрянью. Я ведь сказал то, чего у меня и в мыслях не было… Ты супер, ты самая классная девочка на свете. Во всяком случае, таково мое мнение.
Джессика не могла сурово смотреть на кающегося Тома — это было выше ее сил.
— Сейчас ты говоришь правду? А почему ты не позвонил мне… потом?
А разве ты выслушала бы меня по телефону? Ведь ты просто швырнула бы трубку. Я ошибался? Ну, извини. Но я и так распсиховался, а мне надо было как-то держать себя в рабочем режиме. Боялся совсем слететь с катушек. Я действительно очень измотался. Ох, если бы только знала, каково это: три месяца просидеть на продуваемом всеми ветрами острове и каждый день вкалывать по двенадцать часов. Живешь как в кошмарном сне. Океан ревет круглосуточно: его не выключишь, звук не убавишь. Ночью лежишь и только слушаешь волны: ш-ш-ш, ш-ш-ш… Ноги болят, спина болит, перед глазами плавают разноцветные огоньки, в голове крутятся реплики… Безостановочно… А утром весь марафон заново. Когда снимали драку с матросами, мне со всего маху залепили доской по локтю — боль такая, что вообще все слова из головы вылетели. Кроме одного. Думаешь, мне дали прийти в себя? Упаковали руку в какой-то прорезиненный бандаж и сказали: «Перелома нет, давай, вперед»… Господи, а сколько ж раз приходилось падать: то на землю, то на камни, то на какие-то колючки… Я уже стал забывать, как меня зовут: даже Маккрэйн пару раз назвал меня Дэвидом… И потом, однажды я тебе позвонил. У одного парня был день рождения, наши устроили маленькую вечеринку. Я посидел, посидел, через час почему-то стало тошно, и я решился. Услышал только, как ты сняла трубку, и сразу же отключился. Я не знал, что говорить, — все мысли ветром выдуло.
— Томми, бедняжка, бедняжка… Я никогда не забуду: тебя зовут Томми…
Том коротко вздохнул.
— Я столько раз мысленно проигрывал сцену, в которой ты голосом моих вредных нянек заявляла, что говорить нам больше не о чем и я пожизненно могу быть свободен… Уже сам в нее поверил. А теперь эта идея кажется мне бредовой. Джесси, я неправильно начал этот разговор. Не туда поплыл — понес какую-то околесицу. Просто я слишком давно тебя не видел. А сейчас я смотрю, и мне кажется, что мы только вчера расстались. Помнишь, как ты раскрасила мне физиономию своей косметикой, и я разыграл сцену из «Молчания ягнят»? Как ты смеялась? А бананы помнишь? Джесси, можно к тебе вернуться? Пожалуйста… Знаешь, мне недавно приснилось, что я сижу в кресле у тебя в гримерной, а ты улыбаешься и говоришь мне: «Сиди тихо, малыш»… И я во сне догадался, что это не наяву. И если я дотронусь до тебя, то проснусь. Я сидел тихо-тихо, но все равно проснулся. И стало так паршиво… Я понял, что скоро начну выть и кусаться. И что я как любил тебя, так и люблю — ничего не изменилось. Никуда мне от тебя не деться. Просто есть ты и есть все остальные. Ты прости меня, если можешь. Я, конечно, этого не заслуживаю, но я так хочу все вернуть, так хочу снова тебя почувствовать… Очень хочу, Джесси…
Джессика молча взяла Тома за пуговицу, подтянула к себе и уткнулась в его щеку. Раздуваемые ветерком светлые волосы щекотали ее лицо, и она ощутила, как черная щель во времени сдвинулась и исчезла без следа — просто вернулся прошлый июнь, скрывшийся было за поворотом, а теперь снова вылетевший в порывах теплого ветра и в запахе только что распустившихся листьев. И еще она поняла, что лето не всегда сначала манит, а потом разочаровывает — иногда оно позволяет сорвать банк.
— Знаешь, Джесс, — пробормотал Том, гладя ее по спине, — я предлагаю перебраться в машину. И вообще, может, поедем домой? У меня есть подозрение, что мы сейчас похожи на парочку застенчивых идиотов. Обниматься, прикрываясь этой дурацкой веткой, как-то глупо.
Джессика слегка отстранилась и посмотрела в его глаза, замечательно гармонировавшие с цветом неба.
— Гадкий, гадкий мальчик, — проворковала она, преисполняясь самозабвенным ликующим блаженством, — ну зачем ты ломаешь деревья?
Эрик всегда верил в магию чисел. Никому об этом не докладывая (чтобы не прослыть абсолютным психом), он тем не менее регулярно пересчитывал количество кнопок на пультах управления, клавиш у компьютера, ступенек на лестницах и машин одного цвета, проехавших за определенный промежуток времени. Потом он эти цифры складывал, умножал и делил, соотносил с календарной датой, числом недель, дней и часов, оставшихся до какого-либо события, и делал определенные выводы — как правило, оптимистические. Он упорно предпочитал верить в лучшее, но в итоге все получалось так, как получалось, и пророчества цифр (им же придуманные) сбывались далеко не так часто, как хотелось.
Тем не менее, придя в редакцию газеты «Торонто стар» одиннадцатого июня и обнаружив по наручным часам, что он пересек порог ровно в одиннадцать, Эрик воодушевился и молчаливо постановил: сегодняшний день его чем-нибудь порадует. Ожидания вновь обманули: первой, кого он увидел, была Лана — шустрая и бойкая малютка-кинокритикесса, недавно бросившая его самым беспардонным»образом после двух лет периодических свиданий. Впрочем, сама Лана была свято убеждена: разрыв прошел вполне цивилизованно и им просто необходимо оставаться задушевными друзьями. Эрик в этом сомневался, но покорился, ибо задним числом понимал: в течение этих двух лет вел он себя неправильно, навещая Лану исключительно по выходным и изредка выбираясь с ней в театр или в гости. Она была вправе ожидать большего и рассудила здраво — продолжать эти не шаткие, не валкие отношения просто бессмысленно.
Если признаться честно, Эрик никогда не испытывал к Лане особо страстных чувств, но привык к их встречам и был уверен: это надолго. Он вообще был человеком привычки. Когда же Лана объявила, что больше не нуждается в его услугах, у нее новый партнер (которого она, кстати, уже несколько месяцев успешно совмещала с Эриком), он не подал виду, но обиделся и в очередной раз задал себе вопрос, почему ему так не везет с женщинами. Дважды, причем с небольшим интервалом, он влюблялся во вполне привлекательных дам, обремененных маленькими сыновьями, но обе расстались с ним, потому что он не был готов стать нежным отцом их милым крошкам. Теперь его бросила Лана. Между тем через месяц Эрик собирался отметить свое тридцатилетие и очень надеялся, что его поздравит хотя бы по телефону хотя бы ласковый женский (мамин не в счет) голос, в котором будут слышаться волнующие многообещающие интонации.
