Теперь можно домой. Поскорее домой! Варенька. Цветочек мой.
Все выходные мы созванивались по телефону. Перекидывались смс и я знал, что сейчас она должна была быть дома.
Так и было. Когда едва ли заехал домой, чтобы принять душ и закинуть вещи, я отправился к ней.
Свет в ее окне горел. Моя малая кудесничала. Желудок заурчал, напоминая что я был жутко голоден.
Поднявшись, постучал в дверь.
Знакомые шаги послышались из-за двери и тонкий голосок, что крикнул впопыхах:
— Иду!
Она не ожидала меня увидеть на своем пороге. Мы не договаривались о встрече. Впрочем, в этом не было нужды.
— Илья, — радостно кинулась она ко мне в объятия, — поздравляю с победой, — поцеловала в щеку. — Ты настоящий герой! Вырвал победу!
— Малая, я соскучился, — выдохнул ей в волосы и втянул такой знакомый запах. Боже правый, дай мне сил не взять ее у этой стены! Её запах сводил с ума.
Хихикнув, негодяйка потерлась щекой о мою. Взяв за затылок рукой, притянул к себе. Наши губы соединились. Тихий многообещающий стон вырвался из её глубин. Насытиться этими губами было невозможно.
— Совсем стыд потеряли! — прогорланил голос, позади нас. — Вертихвостка! Сталина на вас нет! Сты-до-ба!
Оторвавшись от Варьки, взглянул на знакомую мне старушку.
— Здрасте, баб Маруся!
— Ой, Илюшенька! — приложила она изумленно руки к груди. — Совсем не бачу ничего! Старая стала! Не признала, милок.
Цветочек что-то недовольно пробурчала и, оторвавшись от меня, тоже взглянула на старую.
— Да, ничего, — махнул рукой. — Как поживаете? Все хорошо?
— Ой, да разве в нашей стране можно хорошо жить? Не дают людям жизни спокойной, Илюшенька! Ворюги проклятые!
— А кто не дает-то? Может помощь какая нужна?
Помочь бабушкам, это я всегда обеими руками «за». Старушки они ж чего противнющие такие от одиночества, от тоски. Поговорить не с кем, помочь не кому.
— Да, чем тут поможешь-то? Пенсии не прибавляют, ироды! Газ дорожает, вода дорожает, что мочи нет уже терпеть! Все им мало хапугам бессовестным!
Она еще немного возмущалась, журила неправедную власть, хвалила времена своей молодости и повторяла:
«А вот раньше…»
И рассказывала, как было раньше. Не воровали, тунеядцев сажали, дабы не повадно было байдыки бить, а хлеб стоил четырнадцать копеек.
Мы слушали и слушали, а когда старуха выдохлась, то обронила:
— Во жизнь была! А щас и помереть, внучок, дорого! Ну вы идите-идите, небось устал с дороги. И не стыдно тебе, Варька, гостя у порога держать? — крякнула напоследок, да зыркнув, хлопнула дверью.
А Варька не стала держать больше меня на пороге. Завела, раздела и повела на кухню.
— Устал с дороги? — ласково потрепала по голове и принялась кормить.
А я смотрел на нее и понимал, что она женщина. Моя женщина. Такая, которая будет очаг беречь. И было мне тепло и сытно с ней, будь мы хоть в хоромах царских, хоть в избе.
Эпилог
Варя
— Варюшка, ты до отца своего непутевого дозвонилась? — спросила мама, между тем выглядывая в окно.
Брови ее сошлись на переносице, взгляд беспокойный, а сама места не находила.
То шасть в один конец комнаты, то шасть в другой. Сядет, ножкой нервно притопывая, да вновь вернется к окошку. А там… Ливень, слякоть, гром гремел, да молния сверкала.
— Звонила, мам. Не отвечают! — всплеснула руками.
Ну Морозов! Только попадись мне на глаза! Живьем съем и косточек не оставлю!
— Тьфу ты! Бестолковый! Заладил со своей рыбалкой! Говорила: «Куда лыжи навострил?». Так, мы самые умные! Вот, где теперь искать?
И правда! Что иголку в стоге сена! Пропали и с концами! И Морозов хорош! Поддержал затею малохольную!
«Мы с Санычем еще месяц назад договорились, малая!» — возмущенно отрезал, когда я попросила не ехать.
«И что? Подумаешь дождь, не сахарные — не растаем!» — упертый осел не желал слушать, что я толковала ему.
На наше, а если вдруг что мужики безапелляционно заявили:
«Все, бабы, кончайте плешь проедать! Едем мы!»
И отчалили.
А теперь же, когда и настало это «вдруг что», мы корили себя за женскую слабость. Что не удержали мужиков своих. Впрочем, разве тех удержишь, когда в голову дурь бьет?
Вот уж как третий месяц мы с Ильей встречались. За это время узнала его, как облупленного. Если что-то Морозову в голову взбрело, то пиши пропало! Ежели сказал, значит сделает. Больше слов не ветер не бросал. Не плел мне басни о сказочной любви, а поступками доказывал.
— Цветочек, а это тебе, — произнес и вручил мне сковороду, что однажды я имела несчастье спалить.
С каждой поездки привозил безделушки. То магнитики какой, то игрушку, но с пустыми руками не возвращался. Мелочь, а приятно что парень помнил обо мне.
— Варь, — вынула меня из воспоминаний мама, — а вдруг чего? — и всхлипнула. — Я ж без Андрюшки не проживу! Ой, как там они бедненькие?!
— Мамуль! Мамочка! — взяла за руки, успокаивающе на нее смотря. — Все будет хорошо! С ними все хорошо!
Я как в воду глядела. Ненаглядные наши явились через час.
Неожиданно свет фар осветил двор, и мы в одночасье выскочили. Мужики наши чумазые, мокрые и уставшие вылезли из машины. Грязи по самое колено, а сами стояли с виноватым видом.
— Ты где, паскуда старая, шлялась? — напала на папку мама. — Угробить мне ребенка хочешь? Шестой десяток дураку, а он все туда же! Когда ж ты уже угомонишься?
— Ну, а че я-то, Оленька? — исподлобья поглядел Саныч. — Ласточка моя заглохла, вот мы и…
— Ах, ласточка твоя заглохла! — и по горбу Саныча, как стукнула. — Чтоб завтра же продал свое корыто! Понял меня? Не то клянусь, Андрей, доведешь до греха!
Саныч только затылок почесал, ласточку свою бережно погладил и проворчал:
— Что ж ты родимая подводишь?
А Морозов, злыдень, лыбился. Все ему нипочем!
— М-морозов! — зашипела. — А ты че зубы скалишь? Говорила же русским языком — возьми свою! Вы на черта этот металлом поперли?
— Малая, — потянул свои кочерыжки ко мне, но я, фыркнув, ушла.
Затем были долгие разговоры, мамины слезы, поздний ужин, а Илья между тем не извинился. Он считал, что ничего страшного не произошло и это я бигудей себе накрутила, а я ж за него обормота переживала. Учить и учить этого Морозова!
Позже, когда время уже было давно спать, мы ушли в комнату.
Тогда я кинула одеяло на пол и шикнула:
— Тебе ж ничего не страшно! Вот и поспишь одну ночь на полу!
— Варь…
А ему в наглющую морду подушка прилетала.
На том и легли. Дождь все также капал, я злилась, а Морозов лежал около кровати. Не спал, это я знала наверняка. За три месяца я выучила, какое было его дыхание, когда он засыпал. Размеренное, тихое, а не как сейчас тяжелое.
— Малая, — в ночной тиши раздалось.
И моё привычное:
— Чего тебе, Морозов?
— Как ты можешь заставлять любимого человека спать на твердом полу?
— А кто сказал, что я тебя люблю? Не помню такого! — хмыкнула.
Вмиг его лицо оказалось рядом с моим. Глаза негодующе сверкали. Прижав меня к кровати, он отрезал:
— А придется, Цветочек, придется! Потому что я тебя люблю…
У нас с Ильей еще будет много ссор, но мы жарко будем мириться.
Возможно когда-то Илья уедет в столицу, там ему предложат играть за команду, и я, конечно же, поддержу его решение. Сперва мы будем мучать друг друга расстоянием, но после я, как девушка с комплексом жены декабриста, последую за ним.
Возможно, еще позже он предложит мне открыть пекарню, а я долго буду сомневаться.
Я же и не думала об этом никогда! Однако, со временем и благодаря поддержке любимого человека, решусь на этот шаг.
И, возможно, когда-нибудь у нас будут детишки. Упертые, как папка и хозяйственные, как мамка.
И кто знает сколько еще у нас будет этих «когда-нибудь», но это будет уже совсем иная история.
