Мама принесла, — комментирует, замечая мое любопытство. — Помнишь, фотографию с мушкетерами? Нам их в школе делали, — указывает рукой на одну из рамок.
— Это мальчишки были мушкетерами, а девочки были принцессами. У меня это фото у родителей, — откинув одеяло, залажу в постель. Хватаю свою подушку и укладываюсь поудобнее. — У меня тогда началась аллергия на сладкое, а еще ужалила оса в щеку. Жуткое фото, — морщусь.
Где ты вы подумали висит фотография, которую я бы с удовольствием сожгла? Разумеется, в гостиной у моих родителей. Рядом с фотографией Альбины из садика, где она в костюме снежинки, и точно не похожа на квазимодо.
— Милая пижама, — не то ли насмехается, не то ли умиляется Сева. — Знаешь, в ней ты выглядишь как мечта извращёнца.
Сева тянется рукой к прикроватной тумбе, хватает пульт, нажимает на кнопку, и в следующую секунду выключается свет. Не хочу показаться деревенщиной, но…
Свет, который включается пультом? Да я такое только в кино видела!
И не смейте меня судить! В детстве обычный пульт от телевизора заменяли мы с Альбиной. Мы стояли и щелкали кнопки до тех пор, пока отец не находил нужную ему программу.
— Хорошо, что ты не извращенец, — сонно зевая, бормочу.
— Спорное утверждение, — дразняще кидает, а затем совершенно беспардонно обнимает меня за талию, притягивая к себе под бок. Оставив нежный поцелуй на моем плече, шепчет, — сладких снов, пампушка.
Будь нам по восемнадцать мы бы с Севой вряд ли легли спать. Верней, нам бы определенно было не до сна, однако в двадцать шесть… После тяжёлого рабочего дня, бесконечных пробок, а у Севы сегодня, к слову, ещё была и игра, нам точно не до всякого рода «глупостей». Вообще-то у нас ещё оставались силы, но проклятый потоп все испортил.
Вы когда-нибудь ползали два часа на карачках по полу? Поверьте, то ещё «удовольствие»!
— Сладких снов, — накрывая его руку своей, тихим голосом произношу.
* * *
Я просыпаюсь от того, что мне невыносимо душно. По всему телу разливается сладкая нега, а внизу живота затягивается тугой узел желания.
Боже правый, да я возбуждена!
Насколько уместно сейчас упоминать Бога? Особенно, когда пальцы Севы с живота скользят вниз.
Мое дыхание тяжелеет, а остатки сна снимает, как рукой. Точнее, определенно точно наглой рукой Амурского, что скользит на бедро, а затем на ягодицы, нежно сжимая.
Как долго это продолжается?
— Я знаю, что ты не спишь, — хриплым от желания голосом, шепчет Сева.
— Что меня выдало? — сглотнув, так же тихо спрашиваю.
— Ты слишком громко думаешь…
В следующее мгновение он нависает надо мной, упираясь руками по обе стороны от моей головы. Лунный свет падает на его искаженное первобытным голодом и страстью лицо.
До чего же этот мужчина сексуален…
И он ничего не делает. Абсолютно ничего. Только буравит меня своими тёмными глазами.
— Ася… — в его голосе слышится мольба и отчаяние, словно от моего ответа зависит вся его жизнь.
— Что? — едва слышно выдавливаю из себя.
— Скажи «да», — Сева не требует, он просит. В нем нет напускной уверенности или же привычной мне задиристости. Он непривычно серьёзен и нерешителен.
— Да, — глухо изрекаю.
Мое «да» срывает все запреты. Оно работает спусковым крючком для него. Наклонившись, Сева жадно впивается в меня губами, исследуя руками мое тело.
Мне кажется, что его поцелуи лишают меня разума. Я не могу ясно соображать, только поддаваться животному инстинкту.
Амурский прерывает поцелуй только для того, чтобы снять с меня верх от пижамы. Откинувшись, он завороженно смотрит на меня, будто я не Ася Горошек — соседка снизу и бывшая одноклассница, а сама Афродита. И, знаете, с ним я себя такой и чувствую.
— Ты великолепна, — судорожно сглотнув, он протягивает руку, касаясь моей груди. — Это. Просто. Совершенство.
Он подтягивает меня к себе, располагаясь между моими ногами, нежно проводит пальцами по животу, хватается за мои штаны и стягивает их вместе с бельём. Накрыв меня собой, Сева ласкает мою грудь губами. Клянусь вам, с того момента, как он ее увидел он ни разу не посмотрел мне в глаза.
— Если бы я умел рисовать, ты была бы моей музой, — между лёгкими укусами и обжигающими кожу поцелуями шепчет.
Эти слова так не вяжутся с его привычным образом. Он совсем не романтик. Не из тех парней, которые напишут тебе стихи или будут петь баллады с гитарой под окном. Этот мужчина резкий, дерзкий, прямолинейный и упёртый. Однако эти его слова… Они отзываются во мне нежным трепетом. Должно быть, это те самые бабочки в животе, о которых так много говорят.
Тянусь своими алчными руками, чтобы погладить пресс Амурского, но он перехватывает мои руки и заводит их мне за голову, слегка сжимая. Он держит мои запястья одной рукой, а второй в это время путешествует по телу, запоминая его плавные изгибы.
— Мы же не хотим, чтобы все закончилось раньше времени, правда? — со смешком кидает.
— Ты имеешь в виду, как в прошлый раз? — невинно хлопая ресницами, уточняю.
Сева недобро прищуривается, проводит рукой по бедру и, наконец, дотрагивается до меня там, где я хочу его больше всего.
У меня перехватывает дыхание, и всего через минуту я начинаю метаться по кровати, как вдруг он останавливается.
— Что ты там говорила?
— Чтобы ты меньше болтал, — огрызаюсь, кусая его за плечо.
Хмыкнув, Амурский сбрасывает с себя боксеры, лезет в тумбочку около кровати, достает защиту, зубами разрывает пакетик и надевает на себя.
— Ты уверена? — переспрашивает без тени насмешки.
— Уверена, — не колеблясь, отвечаю.
В следующий момент Сева нежно толкается, проникая в меня. Мне кажется, я умерла и попала в рай.
Сколько у меня не было секса? Три месяца? А что насчёт качественного секса? Кажется, до Амурского я и не знала, что такое «качество».
Он прекрасный и чуткий любовник. Мы чувствуем друг друга, дышим друг другом. Все мое тело пронзает вспышка удовольствия, вот только Сева со мной не закончил.
— Я только начал, — самодовольно улыбается, наблюдая за моими лицом, на котором расплывается счастливая улыбка.
Подхватив меня, он переворачивается, и я оказываюсь на нем верхом. Целует мою шею, сжимая бёдра до красных отметин пальцев на бледной коже. Мы двигаемся плавно и медленно, наслаждаясь друг
