Когда Саша робко заговорила об операции, Кристина тут же предложила ей свою помощь. Гонорара за три-четыре книги почти хватило бы на то, чтобы дополнить недостающую сумму, да и Владимир, сменивший вскоре после трагических событий работу в училище на бизнес, прилично зарабатывал. Они могли бы помочь, но Саша деликатно и вместе с тем настойчиво отказалась от помощи, не желая ничем обременять подругу, перед которой и без того испытывала до сих пор глубокое чувство вины. Да, Кристина немало помучилась с ней в тот трагический период ее жизни, немало «добрых слов» выслушала в свой адрес. Сама Кристина уже и думать об этом забыла, а Саша даже теперь, спустя пять лет, часто вспоминала и ругала себя. Если бы не Маринка — может быть, она так и осталась бы на всю жизнь этаким бездушным монстром, способным отвечать на добро и сочувствие лишь издевательствами и криками. Марина изменила Сашу, заставила ее остановившуюся жизнь продолжаться.
Переложив несколько страниц из одной стопки в другую, Саша откинулась на спинку стула, чувствуя, что этой ночью работа у нее не пойдет. Вся она была какая-то размякшая, несобранная. Воспоминания, до поры до времени затаившиеся где-то на самом дне, внезапно нахлынули на нее так, что накрыли с головой. Виной тому, возможно, была осень. Такой же солнечный осенний день, такой же теплый и влажный вечер с запахом прелых листьев, как когда-то, пять лет тому назад. Осень всегда оказывала на Сашу такое же действие, какие оказывает на большинство людей ранняя весна. Тогда, пять лет назад, осень просто кружила Саше голову. Теперь она заставляла ее испытывать другое чувство, более глубокое, многогранное, сложное. Это было не одно, а целая гамма чувств, словно переплетенных в одно полотно хитрым и замысловатым узором. Саша до сих пор любила осень, только иногда злилась на себя за то, что ее «осеннее» состояние мешает ей работать.
Иногда, очень редко, она позволяла себе вспоминать о Денисе. Их любовная история, длившаяся всего несколько дней и закончившаяся так печально, стала для нее своего рода храмом, в который она входила с трепетом, затаив дыхание. Каждый раз, прежде чем войти в этот храм, Саша тщательно прислушивалась к себе и, если находила в душе хоть каплю обиды или злости, хотя бы тень разочарования и досады, то сама же накрепко запирала перед собой двери, зная, что в этот храм нужно идти только с чистой душой, наполненной одним лишь теплом.
Но, с другой стороны, невозможно было заставить себя полностью отрешиться, вычеркнуть из памяти то, что случилось в то утро, когда они с Кристиной уехали из города. Когда Кристина вернулась от Дениса, у нее было такое лицо, что Саша даже не стала ее ни о чем спрашивать. Ей и без слов все было понятно. Только потом, уже в поезде, Кристина рассказала ей о том, почему она так внезапно решила увезти Сашу из города. Тогда Саша была полностью с ней согласна, тогда она только одного и хотела — уехать. Не видеть, не слышать, не ждать. Впрочем, и теперь, по прошествии пяти лет, она понимала, что другого выхода у нее не было. Она бы просто не смогла начать новую жизнь, зная, что Денис где-то рядом, и не мечтая о счастье. Впрочем, мечты о счастье — коварная вещь, которая преследует человека на протяжении всей жизни. Избавиться от них невозможно, а жить с ними — в тех случаях, когда счастье это реально не достижимо — бывает очень тяжело.
Особенно тяжелым был для нее день суда — тот единственный день, когда ей пришлось, пусть всего на несколько часов, но все же пришлось вернуться в родной город. С трудом дождавшись момента вынесения приговора, она сразу же потянула Кристину за руку. Здание вокзала находилось не далеко от здания суда — через двадцать минут Саша уже сидела в автобусе, смотрела застывшими глазами сквозь мутное стекло, пытаясь избавиться от неприятных и устрашающих мыслей. Ненависть, горевшая во взгляде ее обидчика, казалось, освещала своим пламенем весь зал. Даже судьи отводили глаза, столкнувшись с его взглядом. Эта ненависть была направлена на нее. Кто знает, сумеет ли время затушить это пламя? А если не затушить, то хотя бы ослабить его силу? Кто знает… Может быть теперь, после всего, что случилось, ей нужно бояться не только воспоминаний о прошлом, но и мыслей о будущем? Но в тот период жизни у Саши не возникало вообще никаких мыслей о будущем…
Аккуратно сложив стопку отредактированных листов в ящик стола, Саша поднялась, расправила одеяло на постели у Марины и принялась стелить свою постель. Уже вторую ночь подряд ей никак не удается сконцентрироваться на работе. «Эта осень, наверное, сведет меня с ума», — подумала она и потушила ночник. Когда Саша заснула, на горизонте уже показалась узкая полоска первых лучей солнца.
«Эта осень, наверное, сведет меня с ума», — подумал Денис, с трудом пытаясь оторвать взгляд от окна. Наверное, на этот раз он еще очень долго не смог бы осуществить задуманное, если бы не звонок в дверь, который заставил его наконец переключить свое внимание на реальность. Впрочем, не первый и даже не второй, а только третий звонок по-настоящему «разбудил» Дениса.
На пороге стоял Федор.
— Наконец-то, — хмуро пробасил он, — а я уж думал под дверью расположиться в ожидании хозяина. Как верный пес. Кстати, ты не думал завести себе собаку?
— Собаку? Нет, не думал. Что-то не хочется больше никого… заводить. Проходи, чего ты в дверях топчешься.
— И то правда, — хмуро проговорил Федор, протягивая Денису битком набитый полиэтиленовый пакет. — Пиво-то возьми, куда пошел.
— Пиво пить будем? — равнодушно спросил Денис и, не дождавшись ответа, скрылся на кухне. Через какое-то время, тревожно озираясь по сторонам, появился Федор.
— Ты чего? — поинтересовался Денис причиной его странных взглядов.
— Ничего, — вздохнул Федор. — Знаешь, каждый раз такое ощущение, что она — раз! — и выскочит из-за угла. Или материализуется — прямо из воздуха. Возьмет, и появится снова. И никакого тебе пива.
— Почему никакого пива? — не понял Денис.
— Потому что у меня сразу случится приступ тошноты. Какое может быть пиво, когда тошнит.
— Перестань, Федор, — усмехнулся Денис, — до каких пор ты будешь бояться призраков прошлого? Уже сколько времени ее здесь нет.
— Знаешь, такие… — Федор многозначительно откашлялся, — призраки долго не забываются. Слишком страшный призрак.
— То-то я смотрю, у тебя волосы дыбом встали от страха.
Федор любовно провел ладонью по блестящей круглой лысине. Первые «островки» появились у него еще в двадцать лет, а теперь, когда ему было тридцать три, волос на макушке практически не осталось. Но Федор искренне считал свою лысину показателем мудрости и никогда ее не стеснялся. Денис знал, что своей шуткой приятеля не обидел.
