— Я слыхал, ты больше не работаешь в поле и ходишь в школу. Это правда?
— Чем вы, собственно, недовольны, папа? Можете считать учебу одной из моих причуд. Да, мне нравится учиться. Я всю душу вкладываю в занятия, как когда-то в выращивание роз. Вы думали, я тупая, а в школе говорят, что у меня есть способности, и неплохие. Но вам все равно беспокоиться не о чем: когда у меня будут дети, времени на занятия не останется. Я с радостью стану матерью. Как видите, у вашей полоумной дочки в конце концов дела обстоят не так уж плохо.
— Ну, если дела обстоят так, как ты говоришь, я рад за тебя.
— А как дела у вас, в доме Бальдини? — спросила Лена скорее из вежливости, чем с искренним участием.
Ей хватило краткой встречи с семьей, чтобы убедиться, что ее с ними больше ничто не связывает. Права была покойная Эльвира, когда настаивала, что Лене нужно как можно скорее покинуть это жадное и буйное племя.
— Погано, — ответил Пьетро. — Муж Эрминии насовсем перебрался к Марилу, живет с ней в доме над мельницей. На Эрминию и дочерей ему наплевать. А твоя сестра все больше злобится и сильно пьет. Все время пьяная. Моя внучка Луиджия принесла в подоле, а мужа у нее нет. Ее сестры, к счастью, повыходили замуж, их мужья — рабочие в Равенне, да и сами они работают на табачной фабрике. Рот красят и сигареты курят. Говорят, в городе так принято. Жена Аттиллио больна чахоткой, ее послали в санаторий, в Сондало. Неизвестно, вылечат или нет. А дети без матери плохо растут. У твоего дяди Эудженио грыжа, стало быть, кой-какую работу он больше делать не может. И потом… потом… Да ладно, хватит плакаться. Пока жива была твоя мать, упокой господь ее душу, дела шли гораздо лучше, — безутешно закончил он.
— Папа, почему бы вам не остаться здесь с нами? Хоть на сегодня. Тоньино будет рад. И я тоже, — предложила Лена. — На оплакивание придут многие друзья Помпео, они ведь и ваши друзья тоже. Поболтаете с ними, вот и развлечетесь немного.
— Я вернусь к себе. Даже болтать больше ни с кем не тянет. Увидимся завтра на похоронах. — Пьетро тяжело поднялся со скамьи.
— Как хотите, папа, — улыбнулась Лена, провожая его к дверям. — Хоть вы-то отпразднуйте это Рождество по-человечески.
— А все же, если бы я отдал тебя в жены этому Рангони… — проворчал Пьетро, выходя за порог.
Ни он, ни Лена не заметили, что Тоньино стоит у них за спиной и слышит последние слова тестя.
— Что это говорил твой отец по поводу Рангони? — зловеще спросил Тоньино.
Он был смертельно-бледен.
Впервые с тех пор, как вышла замуж, Лена ощутила страх.
— Что он сказал, ты сам слышал, — ответила она лихорадочно пытаясь взять себя в руки.
Лена знала, предчувствовала, что рано или поздно эта история выплывет наружу, и теперь проклинала себя за то, что ей в свое время не хватило смелости открыто поговорить обо всем с мужем. А сейчас придется причинить ему боль как раз в тот момент, когда он переживает потерю отца. Рождество началось плохо, что и говорить, а уж закончиться ему суждено было совсем скверно.
Тоньино прошел к очагу и сел на лавку. Он промерз до костей, и Лена заметила, как он поморщился от боли, протянув руки к огню, чтобы согреться.
Она сняла пальто, повесила его на вешалку и накинула на плечи шаль свекрови.
— Не нравится мне то, что я услышал, — бесцветным голосом произнес Тоньино.
— Я приготовлю что-нибудь поесть, — предложила Лена, обвязавшись фартуком. — А потом схожу наверх, попробую уговорить маму спуститься. Она заболеет, если останется там надолго, на этом холоде. — Она говорила отрывисто, в безнадежной попытке заставить его позабыть слова отца.
— У тебя, оказывается, есть скрытая рана, и она все еще кровоточит, — упрямо продолжал Тоньино. — Теперь я понимаю, почему ты так не хотела ехать в Луго. Я еще не забыл, как ты тогда сиганула с телеги и умоляла отвезти тебя обратно домой. Я тебя просил назвать одну-единственную причину, которая оправдала бы твое нежелание следовать за мной, но ты мне так и не дала вразумительного ответа. Вот теперь я понимаю, в чем дело.
Наступило тяжелое молчание. Лена села на скамью напротив него, уставившись на язычки огня, пляшущие на потрескивающих и сыплющих искрами поленьях. Тоньино не сводил с нее здорового глаза, словно пытаясь проникнуть ей прямо в душу.
— Я всегда была тебе верна, — сказала она наконец в надежде утихомирить гнев мужа.
— И шлюха бывает вернее девственницы, — бросил он язвительно, словно вызывая ее на скандал.
— Оскорбительно и глупо, — ответила Лена, рывком поднимаясь на ноги и срывая с плеч шаль.
Тоньино тоже вскочил, едва не опрокинув скамейку, схватил ее за локоть и силой развернул лицом к себе.
— Не смей говорить, что я глуп! Конечно, я был глуп. Ты обвела меня вокруг пальца, заставила поверить в свое вранье. Но сейчас я хочу слышать правду. Ты думала о Спартаке, когда выходила за меня?
— Да! Да! Да! Правды захотел? Вот тебе правда, кушай на здоровье. Перед тем как за тебя выйти, я мечтала о Спартаке Рангони. Я мечтала о нем долгое время и после свадьбы. — Лена с ожесточением выкрикивала в лицо мужу страшные слова.
— Повтори, — грозно потребовал Тоньино, больно сжимая ей руку выше локтя, словно пытаясь ее сломать. — Повтори, что ты сказала.
— Я сказала, что Спартак заполнял мои мысли до, во время и после нашей свадьбы. Теперь тебе все ясно? — прокричала Лена во всю мочь своих легких.
Обо всем на свете позабыв от ярости, Тоньино с силой ударил ее по лицу, и Лена упала. Очки слетели у нее с носа и с хрустом раскололись на полу. Линзы, открывшие ей новый мир, разлетелись на тысячи осколков.
Оглушенная, она с трудом поднялась на ноги. Изуродованное раной лицо мужа превратилось в застывшую маску боли.
Тоньино съежился, закрыв лицо руками, и начал всхлипывать.
— Прости меня, Лена. Я потерял голову, — шептал он.
Лена припомнила все затрещины, подзатыльники и оплеухи, которые ей пришлось снести в детстве. Ее отец, сестра, братья били ее жестоко и безжалостно. Этого она никогда больше не допустит. Никто и никогда больше не посмеет ударить ее или оскорбить. Даже муж.
Он подошел к ней и робко протянул руку, чтобы ее приласкать.
— Не прикасайся ко мне! — отстранилась Лена.
— Умоляю тебя, Лена, прости меня, — принялся просить Тоньино.
— Я тебе сказала, не тронь меня! — крикнула она, наклонившись и пытаясь нащупать на полу обломки своих очков. — Чего тебе от меня надо? Ты же обо мне ничегошеньки не знаешь! — бросила Лена ему в лицо. — Ты даже представить себе не можешь, чего только мне в жизни пришлось натерпеться! Сколько жестокости, издевательств… Всегда находился кто-то, кому доставляло удовольствие меня бить, просто чтобы сделать мне больно. Без всякой причины. Ты же знал, что я тебя не люблю, когда женился на мне. И не говори, что не знал! А теперь ты же меня оскорбляешь. Чего ты от меня ждешь, если сам себя ни капельки не уважаешь, если сам унизился настолько, что женился на женщине, которая не хотела за тебя выходить?
