— А ну-ка прочь руки! Сперва я хочу знать, как ты провел эту неделю.
— В университете профессор Лампедуза прочел замечательную лекцию. Пришло письмо от доктора Корбани. Он меня очень хвалит. Моя сестра Миранда сильно болела: температура за сорок и бред. Но сейчас она уже поправляется, — шутливо отрапортовал Спартак.
— Мой отец тоже болен. У него ужасный кашель. Говорят, есть угроза бронхопневмонии. Этот холод нас просто убивает, — озабоченно заметила она.
Февраль выдался особенно суровый, неделями подряд температура опускалась по ночам до десяти градусов ниже нуля.
Запасы дров у крестьян подходили к концу, все, до последней щепки, шло на отапливание домов. По деревням умерло много стариков и детей. Болезни, голод и холод усиливали растущее среди людей недовольство. Вину за все беды, как всегда, валили на «жулье в правительстве». Фашистская пропаганда пыталась как-то заглушить этот ропот, прибегая к привычной демагогии.
Не примыкая ни к фашистам, ни к молчаливой оппозиции, Спартак категорически отказывался говорить о политике и думал только о работе.
Несмотря на холода, он от восхода до заката носился по всей округе на своем мотоцикле, объезжая рынки и фермы, чтобы заключить как можно больше контрактов на поставку удобрений и ядохимикатов, которыми торговал как представитель крупной фирмы.
Спартаку случалось частенько нарушать пределы отведенной ему территории и уводить заказчиков из-под носа у других агентов. Возмущенные, они заваливали жалобами его руководство.
Доктор Корбани, стоявший во главе отдела сбыта, отвечал на жалобы прочувствованными письмами с извинениями, одновременно премируя Спартака за высокие достижения: показатели других агентов не шли ни в какое сравнение с его оборотом.
Спартак обладал талантом, выдумкой, предприимчивостью в сочетании с удивительной физической выносливостью. После долгого рабочего дня он проводил вечера за книгами, не позволяя себе никаких развлечений, кроме воскресных встреч с Альбертой в доме Эмилио.
Встречи с учительницей начальных классов из Луго были для него не более чем приятной передышкой, помогавшей снять напряжение после тяжелой рабочей недели. Однако в последнее время Альберта все чаще высказывала свое недовольство. Она была влюблена в него, и ей хотелось настоящей, официальной помолвки, от которой Спартак всеми силами уклонялся. Вот и в это морозное февральское воскресенье, чувствуя себя удовлетворенной и нежась в теплой постели в объятиях Спартака, Альберта нежно прошептала ему на ухо:
— Папа и мама очень хотели бы с тобой познакомиться.
— К чему все эти церемонии? Разве нам плохо вместе? Зачем осложнять себе жизнь?
— Сложности существуют только в твоем воображении. Ты мог бы встретиться с ними и сказать, что мы помолвлены, вот и все. Они бы не стали возражать, поверь мне. Мама, как тебе известно, вообще витает в облаках. Только и знает, что играет ноктюрны Шопена да бегает из дома в дом, разучивая с богатенькими сопляками, которым наплевать на музыку, «Маленького горца» и «На озере Комо». Она не помнит, когда пора обедать, а когда — ужинать. Иногда мне кажется, что она даже не помнит, есть ли у нее дочь. А вот папа меня очень любит. Он настоящий военный, ценит во всем порядок и дисциплину. Ему больно, что я встречаюсь с человеком, который глаз не кажет в дом. Открыто он меня никогда не упрекает, но дает понять, что недоволен. Мне всякий раз бывает неловко, когда разговор заходит о тебе, — пожаловалась она.
— Вот в точности, как мне сейчас, — ответил он с раздражением в голосе.
— Послушай, Спартак, я же знаю, ты не святой. Есть немало женщин, готовых закрутить с тобой роман. Меня это не радует, но и плакать по этому поводу я тоже не собираюсь. Я тебя принимаю таким, какой ты есть. Но само собой разумеется, что в конце концов мы поженимся, — заявила Альберта.
Вместо ответа Спартак выскользнул из постели и, как был, голым, прошел на кухню, чтобы взять припасенный для нее подарок.
— Это тебе, — сказал он, бросая ей сверток.
Альберта прочла надпись на перевязанном розовой шелковой ленточкой пакете.
— Ты это купил у «Каццолы» в Болонье? Попробую угадать, что там. А-а, знаю. Батистовые платочки с ручной вышивкой, чтобы осушить мои слезы в тот день, когда ты простишься со мной навсегда, — невесело пошутила она.
— Вот и не угадала, — ответил Спартак, одеваясь.
Она развернула пакетик и в восторге воскликнула:
— Шелковые чулки! Господи, какое чудо! Все мои подружки помрут от зависти. Ты ездил в Болонью и среди тысячи важных дел нашел время подумать обо мне. А знаешь, ты ведь и в самом деле неплохой парень! Всякий раз, когда я начинаю сомневаться в твоей любви, ты мне доказываешь, как глубоко я ошибаюсь. — Альберта старалась бодриться, но болезненный спазм сжал ей горло.
Спартак сел на край постели и тихим голосом, не смея взглянуть ей в лицо, произнес:
— Я на тебе не женюсь, Альберта.
— Знаю, — безнадежно кивнула она. — Я всегда это знала. Ни разу, ни единого разу ты мне не сказал: «Я люблю тебя». А другая, кто она? — в упор спросила Альберта.
Она встала с постели и тоже начала одеваться.
— Та, которой нет, — ответил Спартак, думая о Маддалене.
На протяжении двух с лишним лет он всеми силами старался ее избегать, но так и не смог изгнать из своего сердца образ девушки из Котиньолы, болтавшей босыми ногами в воде Сенио и любившей розы.
— Я не заслуживаю обмана, — обиженно запротестовала Альберта, наклонившись, чтобы поднять с полу чулки.
— Я говорю тебе правду. — Он обнял ее за плечи и отвел в кухню, где от маленькой печки исходило приятное тепло.
Спартак наполнил две чашки остатками кофе, и они сели за стол. Оба стали размешивать сахар ложечками, и фарфоровые чашки зазвенели. Каждый был погружен в собственные мысли. В ушах Альберты звучал предостерегающий голос закадычной подруги Элены, ее ровесницы, у которой уже было двое детей: «Если не сумеешь кого-нибудь подцепить, пока тебе не стукнуло тридцать, то уж никогда не выйдешь замуж».
Альберту и так уже считали старой девой, да притом с плохой репутацией и без будущего. Она была из тех молодых одиноких женщин, про которых говорят: «Все их хотят, но никто не берет». О нескольких компрометирующих ее связях с мужчинами было известно всем. Даже директриса начальной школы, пятидесятилетняя вековуха, гордившаяся своим положением «непорочной весталки», смотрела на Альберту свысока и не упускала случая унизить ее.
— Я должна найти себе мужа. Теперь уже неважно, кто это будет, лишь бы женился, — сказала Альберта, поднося чашку к губам. — За тебя я бы вышла по любви. За другого пойду просто, чтобы выжить, — горько призналась она.
