Вместо пятикомнатной квартиры на Старо-Невском проспекте Кузнецовы получили крохотную мрачную комнатенку на Мойке. Сначала шестнадцатиметровой комнаты в большой коммуналке на троих хватало. А потом Аня вышла замуж и привела мужа Павлика из рабочего общежития. У них быстро родился сын Валерка, и в комнате стало просто некуда ступить. Когда на ночь разбирали два дивана, все пространство становилось спальным, перегороженным только колченогой ширмой, которую соорудил Павлик. Если ночью кто-то из-за ширмы пытался прошмыгнуть в туалет, до двери приходилось добираться через диван, на котором спали Катерина с младшей дочерью. Неуклюжий Пашка непременно спотыкался о вытянутые ноги и извинялся, смешно раскланиваясь в темноте:
– Простите, тещенька, не хотел...
Порой, оступившись неловко, Павлик хватался за веревку, на которой сушилась гирлянда разноцветных ползунков. Гвоздь, за который цеплялась веревка, выскакивал из стены над дверью, и тяжелая куча мокрого детского белья падала на спящих.
Все, включая горластого Валерку, поднимались, загорался свет. Глядя на попавшего в очередной раз впросак Пашку, Аня, Соня и Катя умирали со смеху и зажимали ладошками рты, чтобы не разбудить соседей. Мокрые ползунки до утра развешивали куда только можно, а утром снова привязывали под самый потолок веревку – до следующего Пашиного ночного похода в туалет.
Потом Валерка начал учиться ходить, а ходить ему было негде, и он орал от обиды, если его сажали в кроватку, так как перемещаться от спинки до спинки вдоль металлического прутика, на котором висела спасательная сетка, ему было совершенно неинтересно.
И тогда Соня решила временно уехать из Ленинграда. Семья уже стояла на городской очереди на получение отдельной квартиры. Была у Сони надежда на то, что, пока она работает на Севере и зарабатывает деньги, подойдет время получать квартиру.
Сонечка не долго думала, куда ей ехать. Из далекого детства остались у нее воспоминания о соседе по ленинградской коммуналке, дяде Коле, который всю свою жизнь отслужил в Мурманске. Ничего не помнила Сонечка из его рассказов, кроме одного: полярное сияние там такое, что раз увидишь – всю жизнь сниться будет.
– Вроде возникает из ничего свечение на небе, – разводил в стороны руки дядя Коля, собрав на коммунальной кухне всех желающих послушать его россказни, – и дрожит оно, перемигивается, всеми цветами радуги играет. Да так низко, что руками потрогать можно. По-местному называется «сполохи». Наверное, от слова «всполошиться» или «полыхнуть», – так говорил дядя Коля, – потому как именно на заполошную огневую пляску все это похоже. В общем, явление природное редкое, только и можно за полярным кругом увидеть.
Круг полярный, кроме этого самого сияния, давал жителям Севера еще и такие материальные блага, как полярные надбавки – тот самый «длинный рубль», за которым ехали туда жители других районов страны.
Правда, о «длинном рубле» Соня по молодости лет не думала. Кто знает, как там на Севере жизнь сложится. Ведь ни образования у нее, ни умений каких-то. А вот северное сияние – это то, за чем можно было смело ехать в дальние края. Мечта ведь!
Домашние, узнав, что задумала Сонечка, кинулись уговаривать ее никуда не ехать. Сестра Анечка расплакалась:
– Сонечка, это ты из-за меня! Это я Пашу привела, потом Валерку родили! Жить негде, вот ты и уезжаешь!
Мать Катерина на дочь старшую цыкнула:
– Не придумывай чего не надо! Где тесно, там и место!
И Сонечка поддержала мать:
– Ань! Я всех вас люблю, и тебя, и Павлика, и Валерочку, твоя семья – это моя, наша семья! Одна она у нас. И если бы мальчики наши живы были, нам бы не было тесно в этой комнате. Потому что мы – семья! Родные люди. Просто, пока меня не держит ничего, почему бы не посмотреть другие места? Тем более что теперь мы – очередники. Глядишь, пока я езжу – очередь на квартиру подойдет. В общем, не ребенок я, решила: еду!
Катерина перечить не стала: у младшей Кузнецовой характер был отцовский. Провожая Сонечку на Московском вокзале Ленинграда теплым августовским вечером, Катя и Анечка хоть и хлюпали носами попеременке, старались улыбаться и даже шутить, хоть это у них плохо получалось.
И Паша, потряхивавший на руках беспокойного Валерку, уверенно втолковывал жене и теще:
– Не рыдайте! Одна Сонька, без семьи – самое время пожить для себя. И не навеки ж вечные уезжает! Сонь, ты, главное, нам пиши подробно. И про сияние это самое, и как там с деньгами. Если не врут, что можно заработать, может, и я сорвусь!
Услышав это «сорвусь», Катерина с Анной дружно накинулись на Пашку:
– Родил сына, так давай вкалывай на Ждановском заводе и не дергайся по Северам! А то «сорвется» он!
Соня слушала их беззлобную семейную перебранку и грустно улыбалась: как она ни храбрилась, а грустно ей было уезжать не в отпуск, а на жизнь, оставлять самых дорогих своих людей. Она упрашивала время поторопиться, чтобы ненароком не расплакаться. И улыбалась, пряча за улыбкой грусть.
Но все кончается когда-нибудь, кончилось и время прощания. Соня, обняв напоследок всех, вошла в тамбур, обернулась из-за спины проводницы, закрывавшей откидную ступеньку в вагон, помахала своим.
А потом двое суток тряслась в поезде, качалась на жесткой вагонной полке, смотрела на пробегающие за окном полустанки, с которых пассажирам поезда весело махали дети, думала, как сойдет с перрона прямо в тундру, над которой, словно стеклянный разноцветный мост, будет висеть северное сияние.
А поезд прибыл совсем не в тундру. Большой город открылся внезапно, из-за сопки. Город бежал впереди паровоза, влезал на горки и скатывался прямо к берегу белесого по цвету залива, над которым парили белокрылые птицы, терявшиеся в облаках.
Август в Мурманске был прохладным, осенним. Солнце хоть и выкатывалось на горизонт, только светило, но не грело. И деревья были не зеленые, как в Ленинграде, а желто-красные.
Было холодно и ветрено. Соня сразу обрадовалась, что послушала умных людей – взяла с собой теплую одежду. Пока-то еще устроится она на работу, пока деньги получит, а зима, похоже, тут не в декабре наступает, а намного раньше.
С работой ей повезло. Еще в поезде познакомилась с людьми, которые не просто подсказали, буквально за ручку взяли и привели в нужное место. Потом Соня каждый день убеждалась в том, что северяне – нация особенная. А пока ее с распростертыми объятиями приняли в домоуправление, паспортисткой. Ничего героического, конечно, в этой работе не было, но главное – не придется ничего искать, и даже комнату снимать не придется: место в общежитии рабочем тут же нашлось. Комнатенка на двоих, в которой Соне предстояло жить одной. Можно ли было мечтать о большем?
