– И очевидно, ты и дальше хотела бы держать его в неведении. Готов побиться об заклад: ты готова на все, лишь бы не дать ему узнать правду.
– Что это значит? – насторожилась Дороти. Он промолчал, предоставляя ей самой сделать выводы.
– Так почему ты ее отдала? – повторил свой вопрос Тревис.
– Тебе будет трудно это понять.
– Попробуй объяснить.
– Ты встаешь на сторону совершенно чужого человека и идешь против родной матери? – Не получив ответа, она выпустила в него еще одну стрелу: – Я никогда тебе этого не прощу, Тревис.
– Боюсь, мне придется с этим смириться.
– Ты все хорошо продумал? В этой семье я связующее звено. Без меня оно рассыплется, ты этого хочешь?
Она ждала его реакции, чтобы выбрать направление дальнейшего наступления. Но желаемого эффекта ее выпады не произвели, уж слишком хорошо он был знаком с ее тактикой давления и угроз. Из чувства самосохранения Тревис давно научился скрывать свои чувства.
– Почему всем вам позволительно совершать ошибки, а я должна расплачиваться за свою? – Теперь она пыталась представить себя мученицей.
Мать хорошо играла свою роль, Тревис не мог не отметить этого.
– Нет, мама, тебе не удастся увильнуть от ответа. Мне нужна правда. Если я не узнаю ее от тебя, мне придется искать ее в другом месте.
– Едва ли ты в состоянии понять, что мне пришлось пережить.
– Обещаю, что постараюсь понять.
Тревис наклонился, чтобы взять мать за руку, надеясь ласковым жестом ободрить ее. Но она намеренно отодвинулась и даже положила руки в карманы. Глаза ее светились гневом.
– Даже не пытайся меня задобрить. Я, кажется, ясно объяснила, если ты вынудишь меня рассказать правду, я тебе этого никогда не прощу.
– Но почему ты не хочешь мне ответить и покончить с этим? – Тревис удобнее устроился на стуле, не собираясь ставить в разговоре точку.
– Я была на шестом месяце беременности, когда пришло известие о гибели вашего отца. Ты знаешь, он мог и не ехать во Вьетнам. У него была жена и двое детей. А хуже всего было то, что он почти в самом конце войны вдруг решил идти добровольцем. Как он выражался, его отец и дед сражались за свою страну, и он не мог больше отсиживаться дома.
В детстве Тревис много раз пытался завести с отцом разговор о войне, но Гас неизменно отделывался односложными ответами. И только один раз он раскрыл свою душу. Это произошло, когда Тревису было пятнадцать лет. Стояла середина необычайно суровой даже для их краев зимы. Они с отцом верхом искали отбившихся от стада животных. Неожиданно Гас заговорил о дочери, которая родилась и умерла, когда он был на другом конце света. Тревис не помнил слова отца дословно, но душевная боль и горечь от сознания вины, отчетливо звучавшие в голосе отца, навсегда врезались ему в память.
– По стране катилась волна протестов против войны, – продолжала Дороти, – а твой отец отправился на призывной пункт. Я умоляла его остаться, но он и слушать меня не хотел. Он знал, как тяжело мне придется без него. Жить с его родителями было просто невыносимо. Они постоянно совали нос в наши дела. Гарольд мог явиться в любое время дня и ночи, и ему в голову не приходило стучаться, а когда я работала во дворе, Глэдис не спускала с меня глаз.
Когда они умерли, все восхищались моим мужеством, видя, что я не проронила ни слезинки на их похоронах. И ни одна душа, даже твой отец, не подозревала, что я радовалась долгожданной свободе.
Годы не смягчили остроту ее переживаний и не уменьшили силу чувств. Однако ей не стоило так уж кичиться своим самообладанием. Тревиса ничуть не удивило ее отношение к родителям отца. Дороти Мартелл отличалась болезненным самолюбием и обид не прощала никогда. Неуважения к себе она не терпела, от кого бы оно ни исходило, проявилось ли оно еще в школе со стороны других учеников, или это был банкир, отказавший ей в ссуде на открытие магазина спортивных товаров. Тревис ни на минуту не сомневался, что мать выполнит свою угрозу и по отношению к нему.
– Зачем ты уехала из Джексона, когда узнала, что отца сочли погибшим? – спросил Тревис.
Дороти взяла ручку и стала вертеть ее в руках, собираясь с мыслями, потом постучала ею по блокноту.
– Все три недели после того, как пришло известие, твоя бабушка плакала не переставая. Я тогда чуть не сошла с ума.
– А что она сказала, когда ты собралась уезжать?
– Она умоляла меня остаться. Но дело было не во мне: ей не хотелось отпускать вас. Она говорила, что бог оставил после Гаса детей как память о нем и ей не вынести разлуки. Я же убеждала ее, что мне некоторое время необходимо пожить со своей семьей, и обещала вернуться после рождения ребенка.
Она не могла скрыть самодовольной улыбки.
– Может быть, я не получила такого образования, как она, но все же знала, как не упустить свою выгоду.
– А ты действительно собиралась вернуться?
– Твой отец не оставил мне ничего, – Дороти с досадой отшвырнула ручку. Тревис и не сознавал, что своим вопросом только подлил масла в огонь. – У него был страховой полис, которого едва ли хватило бы на похороны, да еще нас ждали жалкие подачки от правительства. Вот и все. Он все время говорил, что мы не можем позволить себе ничего купить. Еще бы, на что было покупать, не на те же гроши, что платил ему его отец? Мы жили как нищие. Весь доход от ранчо вкладывался в хозяйство. Все было бы ничего, пока Гас оставался жив. С его смертью я оставалась без гроша. Естественно, отец Гаса ни за что не передал бы мне ранчо. Моя единственная сила заключалась в вас, детях. Согласись я остаться, они бы не оценили моей жертвы.
– Давай проясним один момент, – обратился к матери Тревис. – Значит, ты уехала от дедушки и бабушки с единственной целью – заставить их передать тебе долю отца в доходах от ранчо?
– Ну вот, так я и думала. Ты даже не пытаешься меня понять, а уже готов только осуждать.
– Мне жаль, – искренне сказал он. Тревис и действительно сожалел, что не может принять ее сторону, защитить ее, уравновесить чаши весов, на одной из которых были все четверо детей, кому она отдала свою любовь, заботу и внимание, на другой же оставался еще один отвергнутый ребенок.
– Пойми, я не думала о себе, мне надо было защитить вас. Они манили меня назад долей в наследстве.
– Но, возможно, твое положение еще более укрепилось бы, будь у тебя трое детей?
– Я думала об этом. Если бы родился мальчик, я бы его оставила, несмотря на все остальное.
– Что именно?
– Я не могла целиком рассчитывать на Мартеллов. У меня должен был быть в запасе другой план, на тот случай, если бы они решили, что смогут обойтись и без нас. Я прикинула, что мне не так просто будет найти мужчину, согласного взвалить на себя заботу о двух неродных детях, но с тремя мне вообще не на что было надеяться.
