вечность.
Не знаю, сколько времени я простоял вот так: на коленях, в центре церквушки, не зная ни единой молитвы, но молясь Всевышнему. Но кто-то коснулся моего плеча, и я открыл глаза.
Старушка в цветастом платке обхватила мою ладонь старческими пальцами и вложила какой-то предмет. Сжала мои пальцы в кулак.
Старческие глаза смотрели на меня так, словно знали обо мне все. Каждый проступок и каждую неудачу.
– Ступай с Богом! – старушка отступила назад, а я взглянул на свой сжатый кулак.
Обычный крестик на белой веревке грел кожу в самом центре ладони. Он словно вселял надежду в мою черную душу.
Я кивнул. И подскочил на ноги.
Путь до больницы оказался короче. Я мчался, не замечая ничего вокруг. Мне казалось, что не видел Тоню целую вечность. Душа рвалась к ней. Металась загнанным зверем к клетке.
Я перескакивал через ступени, словно все черти Ада гнались за мной.
И выдохнул лишь тогда, когда оказался перед дверьми палаты.
Пустой палаты.
– Нет! Нет-нет! – прошептал я, сжимая голову в отчаянии.
Как я мог опоздать?! Как?!
– Ее увезли на операцию. Все хорошо. Все будет в порядке! – торопливо заговорила Дарина, опустив ладонь на мой сжатый кулак.
– Куда? – выдохнул я.
Дарина кивнула в сторону дверей, у которых дежурили мои парни. И я вновь сорвался с места.
То же стекло. Те же врачи вокруг моей Тони. И то же бледное, нежное личико.
У меня не было сил, чтобы бороться с отчаянием. Мой организм был на пределе. Но я прижался лбом к прохладному стеклу и не сводил глаз с хрупкой фигурки по ту сторону стекла.
Вечность, сотканная из мук и страха. Никогда я не испытывал такого жуткого ужаса, как сейчас. Словно кто-то тянул из меня жизнь, заменял кровь на кислоту, заставлял вновь и вновь корчиться от сумасшедшей боли. Но я молчал, терпел и ждал, готовый на все ради моей любимой.
Сердце билось ровно. Операция прошла успешно. Состояние стабильное. Меня никто не остановил, когда я вознамерился занять свое место рядом с больничной койкой. Рухнул на стул и дрожащей рукой провел по хрупким, ледяным пальцам.
– Маленькая моя! – просипел я, не замечая ни врачей, ни медсестер, ни время, тянущееся бесконечно долго.
Только вложил небольшой крестик в хрупкую ладошку Тони. Краем сознания удивился, что простое украшение было покрыто темными пятнами. А веревка из белоснежной стала темно-красной. Должно быть, острые края креста покололи кожу. Но я ничего не замечал. Даже физической боли. По сравнению с кровоточащей душой и разодранным в клочья сердцем – это мелочи.
* * *
Первое, что попалось на глаза – любимая до боли макушка. Я боялась пошевелиться, чтобы не разбудить Дениса.
Шторм спал, сидя на стуле и опустив голову на край моей постели, почему-то жутко неудобной и узкой. На ней едва хватало места для меня одной. И опять же, ноги упирались в спинку.
Когда это папа успел заменить мою удобную, большую кровать на кукольную мебель?
Взгляд прояснился, и я поняла, что нахожусь отнюдь не в стенах родной квартиры, а в больничных покоях.
Ну, теперь понятно, почему Шторм сопит, сидя на стуле, а не лежит рядом.
Повернула голову. Папа спал в кресле напротив. Вид у родителя был крайне уставший. Морщины прорезали родные черты лица. Темные круги под глазами намекали на жуткую усталость и бессонные ночи. Хорошо, что эти двое уснули. Кто знает, сколько они торчали рядом со мной.
Генри была здесь же. Спала на диване у самой дальней стены, свернувшись клубочком под папиной курткой.
Я даже улыбнулась от такой милой картины. Но моего счастья хватило ненадолго.
Руки слушались плохо. Пальцы не хотели шевелиться. Однако я все же нашла в себе силы, подвинула ладонь и коснулась коротких волос на макушке моего мужчины.
Он тут же разомкнул веки. Я смотрела, как угрюмое выражение его лица стремительно меняется. Мне показалось, что его глаза заблестели влагой. Но Шторм тут же прикрыл их, склонил голову к моей ладони и прижался приоткрытым ртом к самому ее центру, удерживая своей горячей рукой мои пальцы.
Я не возражала. Видела, как тяжело поднимаются и опадают его плечи. Просто лежала и не вмешивалась. Понимала, ему нужна минутка, чтобы собраться.
– Какое сегодня число? – прошептала я, но из горла вырвался сиплый шепот. Странно, что Дэн разобрал мои слова.
– Четыре дня прошло, – выдохнул Денис также хрипло.
Он протянул руку к моему лицу, осторожно провел по щеке. Его прикосновение было невероятно нежным, невесомым, но таким горячим и обжигающим, что мое тело начало стремительно согреваться от этого жара.
– Я так скучал, маленькая! – выдохнул Штормов.
А я не смогла найти в себе силы, чтобы ответить тем же. Просто повернула голову и прижалась губами к его дрожащим пальцам.
Господи, как же хорошо, что с моим Штормом все в порядке! Я бы не вынесла, если бы он погиб в огне!
* * *
Я ненавидела врачей, медсестер, капельницы, лекарства и стены больничной палаты. Ненавидела больничный режим и часы одиночества, когда приходилось лежать, глядя в потолок, и ждать Дэна или папу с Генри. И как назло, они не торопились навещать меня. Ну, или просто время тянулось слишком медленно. И каждая минута казалась мне похожей на вязкий и липкий кисель: черпаешь его ложкой, а он все не заканчивается.
В моей палате каждое утро появлялись свежие цветы. И я знала, кто именно их присылал, пусть не было подписи или открытки. Мое сердце чувствовало.
Но однажды медсестра внесла сразу два букета. И в одном из них я рассмотрела карточку с именем отправителя.
«Скорейшего выздоровления. Стас Котов».
Я брезгливо поморщилась. Собралась попросить медсестру выбросить именно этот букет, или унести в ординаторскую. Но не успела, Денис, переодевшись после ночной вахты, которую он неизменно нес в моей палате, уже вернулся из дома. В его руках я рассмотрела пакет с моими вещами
