больно.
— Катя, бл… б… блин! — возмутился я, откидываясь на подушку и второй накрывая стратегическое место.
Малявка забралась ко мне на кровать, укладывая голову рядом на подушке, призналась:
— Я сюда пришла не из-за того, что говорили девочки. А из-за того, что сказал ты. И из-за того, что мне три дня не давал спать соседский мальчишка Колька, принося мне рано утром один цветок от онаниста.
— Вот ведь, засранец! Я ему сказал — от анонима!
— Да? Ну, тогда я бы, наверное, не догадалась, что от тебя, — рассмеялась Катя и, ловко вывернув мою руку, привязала к спинке кровати лентой. Аккуратно расправив бантик. Ну вот как с нее не угорать? Пигалица моя ненаглядная.
— Катюш. Я уезжаю играть в «Ювентус», в феврале трансферное окно. Поедешь со мной?
— Я… хочу быть с тобой.. все равно где, — привязывая вторую руку, ответила Катя.
— Да это понятно. Кто же откажется, когда так любят — больше всего на свете — и клянутся сделать самой счастливой?
— Знаешь, в чем я точно уверена?
— В том, что без тебя погибнет последний Медвежаец?
— В том, что с тобой мне никогда не будет скучно. И что я люблю тебя навсегда, — прошептала мне в губы Катя и не дала себя поцеловать. Кажется, я нарвался на ответочку.
Катюша прохаживалась по комнате в поисках подходящего орудия пыток и подняла записку Лики.
— «Этот ребус мне не разгадать. Только ты знаешь на него ответ», — прочла она вслух, — и какой тут ответ? — поинтересовалась Катя, поворачивая ко мне лист с напечатанным там фото Кати в белом платье и меня со знаком вопроса вместо головы.
Конечно, я понял хитрый ход Лики: заставить меня представить на своем месте другого, что в принципе было невозможно. Никому я не отдам эту нежную, хрупкую малявку. Она так настрадалась в жизни, что только я могу это исправить. И подарить ей самые лучшие моменты, которые сотрут в ее памяти весь ужас, выкорчуют с корнем все ее страхи. И только я могу ей доказать, что она не только такая же, как все, а в триллион раз лучше. Потому что я знаю и понимаю ее, как никто другой.
— Катюш, а мне неудобно делать тебе предложение привязанным. Так что соглашайся и прыгай ко мне скорее.
— А это тебе зачем? — размахивая дилдо, интересуется Катя.
— Катюш, положи на место, — на всякий случай развязывая руки, прошу любопытную малявку, — у меня тут получше есть.
Катя, прищурив глаза, двинулась ко мне с этим грозным оружием, нахрена я его купил?
— Катюш, выкинь этот маломерок! Он нам не пригодится! Я тебе царапаться разрешу! Катя, я тебя привяжу и накажу!
Максим хмурил брови и явно терял терпение. Я догадывалась, что веду себя глупо. Куда уж больше доказательств его искренности, чем два с половиной месяца ежедневной заботы. Я ведь прекрасно видела, что все свободное время он был со мной, пока не выгонят. И видела, как он переживает, как доставал врача и Полину, приставая к ним с вопросами и требуя перепроверять все по три раза. И как он устал за это время, но ни разу не показал даже вида, что ему тяжело.
— Катюш. Что опять не так?
— Я не знаю.
Я действительно не знаю. Все так смешалось в голове. Не успела я толком понять, что это за мир нормальных людей, как меня закрутило в такой вихрь событий. Контракт этот, попытки выжить в недружелюбном мире, неожиданная и сказочная поездка в Италию, оплаченное Максом лечение, подарившее мне шанс на долгую жизнь.
И он. Максим, казавшийся мне избалованным и циничным, наглым и самоуверенным плейбоем, золотой молодежью. Принадлежащим к тем слоям населения, с которыми — нас предупреждали — не связываться. В которого невозможно не влюбиться, узнав лучше. В его доброе сердце и круглосуточный позитив. В его решительность и неугомонную фантазию.
И еще мне не давали покоя мысли о девушке из кафе. Которую Ник назвал «Максовская любовь», с которой он был на фото. Кто вообще сейчас печатает фото? У Алёнки даже свадебные в электронном альбоме. Как в рамках, только листать можно. Почему он напечатал его и хранит в ящике стола?
— Просто: да или нет. Ничего сложного.
— Это все как-то быстро, Максим. Что за срочность жениться? Какая разница, если мы и так вместе живем?
Максим вскочил, на ходу запрыгнув в джинсы, вылетел за дверь. Оказывается, она и не была заперта. Вот и поговорили. Кажется, мы действительно друг друга не понимаем. Я вообще замуж не собиралась выходить, а уж тем более в девятнадцать. Мне страшно и непонятно: что это должно поменять? Я же согласна ехать с ним хоть на край света, быть с ним и в горе и в радости. Без всяких там штампов и церемоний.
Максим вернулся с ворохом одежды и усадил меня на кровать.
— Ножки, — скомандовал Макс, и, поцеловав обе коленки, натянул на них джинсы.
— А это чье?
— Мое. Было, лет в пятнадцать. До дома доедем, там переоденешься.
— То есть мои рваные джинсы это зашквар, а твои, значит, нет?
— Мои нет. Пойдем.
— Куда?
— Гулять, разговаривать и наслаждаться жизнью. На Воробьевых была?
— Ночью нет, днем с Валеркой гуляли.
Макс пробормотал что-то себе под нос и, взяв меня за руку, вывел на улицу, открыл дверь черного автомобиля, кажется, такой был у Лики, и, усадив на сиденье, крикнул друзьям:
— В синей вазе!
— А что там? — поинтересовалась я, когда Макс сел в машину.
— Сюрприз для людей, сующих нос в мои дела.
— Какой?
— Конечно, уникальный, это же я придумал! — возмутился Макс моей недогадливости.
Красота ночного города захватывала дух, изгибы реки пересекались со светящимися ручьями потоков машин на дорогах. Огромная парковая зона, круглый дом музыки со стеклянной крышей и шпили высоток, нанизывающие тяжелые облака ноября. И Максим, обняв меня и закрывая от ветра, рассказывал о городе, о своих любимых местах.
— Видишь, вон там высотки-книжки? Это Новый Арбат. Где мы с тобой впервые встретились, — Макс, не подозревая, в своем рассказе задел за не дающую покоя занозу.
— Максим, а ты любил ту девушку, с которой был в кафе в тот
