– А еще она сказала, что ты связался с уголовницей. Это она?
Тяжелый взгляд больших серых глаз прожигает меня насквозь, невольно съеживаюсь.
– Что? Она точно идиотка! Я с ней разберусь!
– Не знаю, что происходит в твоей семье, но мое терпение лопнуло! Отцу стало плохо.
– Черт! Это Наташка за намек о разводе мстит, – бормочет Эрик. – И за фабрику.
– За какую фабрику?
Эрик рассказывает мачехе о разговоре с отцом, о желании жены и Стрельникова прибрать к рукам его фабрику, о своей задумке по реорганизации производства, о моей маме, которую мы вчера вывезли из клиники. Дама сидит, выпрямив спину и изящно скрестив ноги, как английская королева. На ее лице-маске не отражается ни одной эмоции. Я невольно ей завидую: умеет держать себя в руках.
– Короче, у меня куча планов. Впервые с тех пор, как умерла Лера, я хочу чем-то заняться и не собираюсь отдавать свой бизнес в руки этих проходимцев!
– Это ты так о своей жене говоришь и о лечащем враче твоего отца? Не слишком ли?
– Лечащий врач? Хочешь знать, что сделал этот дятел с Ариной и ее мамой?
Глафира Викторовна молча разглядывает ногти, мы напряженно ждем. От этой женщины сейчас многое зависит. Она самый близкий человек для отца Эрика, она может казнить и миловать, а ее терпение, по всему видно, на пределе. Мажор постарался.
Но я ее понимаю: своих проблем хватает, выслушивать о чужих нет желания. Но тут она взмахивает ресницами.
– Рассказывай. Давно хочу понять, что с тобой происходит в последнее время.
Эрик начинает издалека, с момента аварии. Я, слушая его, словно погружаюсь в прошлое и заново переживаю все, что со мной случилось. В какой-то момент всхлипываю, он бросает быстрый взгляд и успокаивающе гладит по руке. Сейчас рядом сидит друг, товарищ по несчастью, но вовсе не враг. С той же горячностью, с которой мстил, он готов теперь во всем поддерживать меня.
– Вот смотри, это Аринина модель.
В доказательство своих слов Эрик берет со стола модный журнал и показывает мачехе куртку с моим рисунком. Она молча издалека разглядывает страницу, потом смотрит на меня.
– Вы готовы взяться за эту работу? Я вижу, сын вам доверяет.
Я теряюсь: только час назад узнала о предложении Эрика, не было ни минуты на обдумывание. Мажор опять хватает мои пальцы и сжимает их.
– Ариша, прошу! Выручи!
– Я не знаю, – отвечаю честно и искренне.
– Ты хочешь мне отомстить за исковерканную жизнь? – тихо спрашивает он.
– Не придумывай! – вспыхиваю я. – Долг платежом красен. Ты помог мне с мамой, я готова поддержать тебя, но это большая ответственность, не уверена, что у меня получится.
– Мам, скажи ты ей! – вдруг выпаливает Эрик, и мачеха вздрагивает, как от удара.
Простое слово «мам» звучит так легко и естественно, будто он говорит его сто раз в день. Уголки рта Глафиры Викторовны опускаются вниз, лицо морщится, она силится что-то сказать, но губы дрожат, а глаза наполняются слезами.
– Что? Что я опять сделал не так? – кричит Эрик.
Он переводит взгляд с меня на мачеху и явно не понимает, почему мы взволнованы.
– Ты впервые… по-настоящему… назвал меня мамой.
Эрик растерянно смотрит на мачеху. Кажется, он и сам не догадывается, что сейчас брякнул. И вот озарение вспыхивает в его голубых глазах, а смущение заливает щеки краской.
– Ну, назвал и назвал! Подумаешь! Чего цепляться к словам?
– Ты молодец! – вырывается у меня помимо моей воли.
В порыве я пожимаю его пальцы, никогда не думала, что похвалю врага. Сама от своей реакции в шоке. Пытаюсь выдернуть руку, но он притягивает меня к себе. Глафира Викторовна удивленно поднимает брови: такое поведение мажора в отношении постороннего человека для нее открытие.
– Какие у вас отношения? – тихо спрашивает она.
– Хозяин – работник, – быстро отвечаю ей, молясь про себя, чтобы Эрик не ляпнул ничего лишнего. Я уже поняла, что у него язык без костей: быстрее говорит, чем думает.
Но мажор не поправляет меня, он о чем-то напряженно думает. Наконец говорит:
– Ариша, можешь подождать меня в холле.
– Но…
– Очень прошу тебя!
Я пожимаю плечами и выхожу из кабинета. Немного неприятно, что меня так бесцеремонно выставили вон, но плевать. Гордо вздергиваю подбородок и спотыкаюсь: а куда идти? Растерянно озираюсь: в этом огромном доме можно и заблудиться. Где находится холл, совершенно не представляю. Когда меня вели, я не следила за дорогой.
Бреду по коридору, сворачиваю то в один закуток, то в другой, но попадаю в тупики. И нигде ни души. Вспоминаю старый новогодний фильм «Чародеи», где герой тоже бродил по пустому зданию и кричал: «Люди, где вы?»
Вот и мне сейчас хочется позвать на помощь. Останавливаюсь и прислушиваюсь: где-то далеко звучат голоса, тихая музыка, смех, сквозь ароматы дорогих освежителей воздуха пробивается запах лука. Кухня! Точно!
Бреду на запах, который становится все сильнее, и радуюсь: я молодец. От хриплого кашля за одной из дверей подскакиваю на месте. Сердце похоже на кузнечные меха: с шумом гоняет кровь по сосудам.
– Тук-тук! Тук-тук!
– О боже! – прижимаю ладонь к груди, делаю шаг и снова останавливаюсь.
– Есть там кто? – зовет мужской голос, слышу звук падения. – Вот дьявол!
Оглядываюсь и вдруг узнаю место: именно в этом блоке находятся апартаменты хозяев дома.
«Не мое это дело», – уговариваю себя и иду по коридору дальше, но в душе все переворачивается.
Когда мы уходили из спальни, хозяин дремал, а его покой оберегала сиделка. Где же она сейчас?
– Кто там? – опять кричит отец Эрика. – Твою ж мать! Что за…
Возвращаюсь и осторожно открываю дверь.
– Вам помочь?
– Где ты бродишь? – сердито спрашивает хозяин. – Хочешь, чтобы я раньше времени окочурился? За что тебе деньги платят?
Он сидит на кровати и разглядывает пустую бутылку капельницы. Потом тянется рукой к игле.
– Нет, не трогайте! – кричу я и бросаюсь к кровати. – Я сейчас.
На медицинском столике нахожу спиртовые шарики, обрабатываю руки и осторожно вытаскиваю иглу из вены. Прикладываю на место укола стерильную салфетку и наклеиваю пластырь. Потом поднимаю с пола телефон: это его падение я слышала.
– А ты кто? – раздается над макушкой вопрос, я поднимаю голову. Сталкиваюсь с суровым взглядом синих глаз. – Ты не моя сиделка.
– Да. Нет.
– Так, «да» или «нет»? Ты уж определись, – усмехается мужчина, подтягивается на руках к изголовью.
Я поднимаю подушки и помогаю ему удобнее сесть.
– Я не ваша сиделка. Я пришла с Эриком Борисовичем.
– Даже так! А зачем? Ты садись, садись. Мне, старику, скучно.
Пристраиваюсь на краешек кресла и несмело разглядываю этого человека. Я много читала о нем, когда сидела в тюрьме. Хотелось понять, в какой семье вырос мерзавец, который катком проехался по моей жизни и сровнял ее с асфальтом.
– И вовсе вы на старика не похожи.
Действительно, Борис Сергеевич – очень красивый мужчина пятидесяти с небольшим лет. Болезнь немного подкосила его, выбелила на лице кожу, окружила синяками глаза, но не убила прежнюю привлекательность. Теперь понятно, в кого пошел сын. Эрик так похож на отца не только внешностью, но и упрямым характером!
– Скажешь тоже! – усмехается он.
В комнату с шумом врывается сиделка. С перекошенным от страха лицом она подлетает к больному, замечает, что капельница закончилась, а в вене нет иглы, и бледнеет. Я даже вижу капельку пота, катящуюся от виска.
– Простите! – бормочет она. – Вы спали. Я вышла только на минуточку за свежей водой.
В руках она держит хрустальный графин.
– Это, считаете, нормально, оставлять пациента одного, когда у него заканчивается лекарство?
– Ничего страшного не случилось бы, – оправдывается сиделка. – Лекарство задержится в трубке.
Она ставит графин на тумбочку и бросает на меня сердитый взгляд.
– Это вы вытащили иглу?
– Да.
– А руки обработали?
