Скажи.
— Нет-нет, Лучик, ты ни в чем не виновата. — С трудом поднимаю взгляд. Не счесть, сколько раз видела ее, а именно сейчас ищу сходство с Камилем. Должно же хоть что-то промелькнуть, будь он ее отцом!
Блин, о чем я думаю?! Какая уже разница, его она дочь или нет? Он скрыл от меня свой роман с Адель! И у этого одна очевидная причина.
— Вы с Камилем поссорились, да? — продолжает она лезть в душу. — Вас Глеб слышал. Шатался по двору. Не упустил возможности всем сообщить об этом.
Час от часу не легче! Теперь и Глеб будет злорадствовать. Но я не Камиль, ради жалкой мести играть роль его девушки больше не стану. Пусть застрелит, расчленит, утопит, в порошок сотрет. Не вернусь!
— Насть, ты сильно не депрессуй, — просит Лучиана, взяв меня за руку и ударив током. — Он рядом с тобой такой классный становится.
Не могу держать ее за руку. Дочь женщины, которая желает моей смерти, и возможно, мужчины, который меня использует, чтобы завоевать эту женщину. Снова я отдала свое сердце не тому. Сначала Глеб, теперь Камиль…
Подумав о них обоих, начинаю смеяться. Как истеричка, честное слово. Просто ржу, всхлипывая и мотая головой. Мы с Адель совершенно разные, а мужиков одних и тех же охмуряем.
— Лучик, ты иди в дом. Замерзнешь, — отвечаю я, смущая своим смехом и ее, и Азиза. — Даст бог, еще свидимся.
— Насть, не говори так, — просит она дрогнувшим голосом. — Ты мне нужна.
Я глажу ее по руке, прекратив свой нездоровый, дикий смех.
— Мне просто надо побыть одной, Лучик. Не обижайся.
Склонившись, она крепко обнимает меня, и по моим щекам опять текут слезы. А девочка еще и в висок меня целует. Такая хрупкая, беззащитная, ищущая поддержки. Во мне она видит свет в конце тоннеля. Никто в ее семейке никогда не заметит ее, не выслушает, не поможет. Все ее родные заняты своими грязными, порочными делами. Бессердечные психопаты до мозга костей.
— Азиз, присмотри за ней, — просит она, прежде чем закрыть дверь.
Я сминаю пальто, утыкаюсь в него лицом и кричу во всю глотку. Она, девочка, что одним своим существованием уничтожает меня, просит позаботиться обо мне…
Азиз заводит машину и спешит увезти меня из этого запачканного коварством и кровью места, после посещения которого хочется принять душ.
Камиль
Спускаюсь в оружейную по знакомой, изученной до миллиметра крутой лестнице. Беру курс к своему сейфу, на автомате памятью пальцев набираю код, открываю. Коснувшись холодного металла, закрываю глаза и выдыхаю. Кончики пальцев начинает колоть. Мышцы руки сводит судорогой. Возьму ствол — и поставлю крест на всем, что сделала для меня медсестричка. Но иначе не могу. Допекли!
Хватаю пушку, быстро заряжаю, кайфуя от ее тяжести в руке. Дергаю затвор, кладу указательный палец на спусковой крючок, захлопываю сейф и возвращаюсь наверх.
Шагая мимо ошалелой охраны, скриплю зубами. Парни только и успевают подносить запястья ко рту, сообщая обо мне. Но никто не задерживает. Взгляда боятся. Знают, что в таком состоянии любому черепушку прострелю.
Врываюсь в гостиную, где замечаю лишь размытые силуэты брата, Адель, гребаного Глеба. Однако одна фигура четкими гранями выделяется на фоне остальных. Поднимаю ствол, целясь точно промеж его глаз. Он не дергается, даже слабо улыбается.
— Камиль! — бросается ко мне брат.
Я ногой захлопываю дверь и перевожу пушку на него.
— Отойди, — шиплю. — А то шлепну.
— Камиль, очнись!
— Отойди! — рявкаю, вынудив брата застыть. Опять целюсь в господина Чеховского. — Признайся, ты приехал, чтобы меня за собой в могилу утянуть? Ты хоть понимаешь, что сделал? Ты только что убил меня! — рычу, не замечая, как дрожит собственная рука. — Она ушла от меня разбитой, преданной! Она не вернется! Я не верну ее, чтобы не стать стыдом этого ангела!
— Камиль, убери оружие, — устало вздыхает Адель, опустившись в кресло. — Или стреляй уже. Ничего не изменится. Наш отец и так покойник. Может, даже милость окажешь ему.
Черт! Сука! Змея! Стерва! Точно в цель попадает. Пуля — избавление для Чеховского от мук. Мгновенная смерть. Да еще и от моей руки, чтобы преставиться с твердым убеждением в своей правоте.
Нет, он не имеет на это права. Пусть смотрит, наблюдает, видит, что стало со мной, когда он отвернулся от меня. Человек, чью фамилию я мечтал гордо носить, дать ее своей жене, детям. Человек, которого я называл папой, позже отцом.
Но ведь я Асманов. Сын жалкого, бездушного слабака. Слово в слово помню. Десять лет они отравляли меня. Пора уважить господина Чеховского, доставить ему удовольствие.
Я медленно опускаю ствол и, продолжая смотреть ему в глаза, требую:
— Адель, заказ!
Она на мгновенье теряется. Как-то неуверенно выдвигает ящик стола, выуживает папку, вскрывает и швыряет на край стола фото.
— Фазу. Заказ от Шамана.
Все чувства отключены. Эмоции сводятся к одной — самопрезрение. Я — лишенный сострадания убийца. Мне плевать, кого мочить, лишь бы за это платили.
Бросив на фотографию беглый взгляд, снова поднимаю его на господина Чеховского.
— Будет сделано! — отвечаю предельно ясно, резко, без малейшей запинки.
Круто развернувшись, выхожу из гостиной. По пути убираю ствол под свитер за спину, беру куртку у служанки, надеваю уже на улице. Стреляю у охранника сигарету и ключи от тачки.
Закуриваю за рулем, затягиваюсь поглубже, чтобы мозги затуманить, расплавить, в кисель превратить. Смотрю на свое отражение в зеркало заднего вида. Пальцами касаюсь той щеки, что заслуженно получила от медсестрички, криво улыбаюсь.
Прости, девочка, прости, умоляю…
Поправляя зеркало, замечаю бутылку на заднем сиденье. Не раздумывая, откупориваю, делаю несколько жадных глотков пойла. Жар спускается по груди, ударяет в башку, разливается по рукам и ногам.
Докуриваю, выбрасываю окурок за окно, завожу тачку и гоню прочь.
Ты извини, пацан. Если не я, они другого пошлют. Но рано или поздно тебя грохнут. Я сделаю это быстро. Ничего не почувствуешь, героем умрешь. Лично твоему боссу соболезнования преподнесу, заказчика сдам. Так и быть, цветы на твою могилу приносить буду.
Врубаю радио погромче. Уши закладывает от адреналина. Ускоряюсь, обгоняю, маневрирую, стираю резину об асфальт. Въехать бы в какой-нибудь столб, разбиться ко всем чертям. Сколько людей сразу облегченно вздохнет. Хотя. Наверное, так и сделаю. Только не сейчас. Сначала шкуру с Глеба спущу. Медленно и со вкусом. За каждую слезинку медсестрички. Моей чистой девочки…
Глаза щиплет, и я охреневаю, почувствовав, как горячая струйка стекает по щеке. Смахиваю пальцами, вижу влагу. Твою мать,
