Наконец он пристроил комбикорм в углу сеней и, потянувшись до хруста в суставах, спросил:
– А что, мать, банька-то у тебя имеется?
– Имеется, как же в деревне без баньки-то? – кивнула Тихоновна, любовно оглаживая мешок.
– Так может, я бы воды наносил да протопил? – предложил Сабурин.
В сени, волоча набитые провиантом пакеты, ввалилась Белоснежка, и он раздраженно покачал головой. Вот ведь самостоятельная не в меру, не могла его подождать.
– Так протопи, – старушка испуганно посмотрела на пакеты и спросила шепотом: – А там у вас что?
– Да так, по мелочи, – отмахнулся он, – кое-чего к ужину, ну и восемь буханок, как заказывала.
– По мелочи, – Тихоновна мелко закивала и торопливо распахнула перед Белоснежкой дверь. – Что ж вы на пороге-то стоите?! Проходите, гости дорогие!
Из полутемных сеней вслед за хозяйкой они вошли в маленькую горницу. Или не горницу? Сабурин плохо разбирался в таких вещах. В общем, они оказались в деревенском аналоге кухни. У занавешенного вышитыми шторками окошка стоял стол, застеленный цветастой клеенкой. Из-под стола выглядывали табуретки. Рядом громко тарахтел старенький холодильник. В красном углу перед иконой мерцала зажженная лампадка, а от большой, в полкомнаты, печи волнами исходило тепло. Пахло печеной картошкой и еще чем-то вкусным. После разоренного и убитого временем родового гнезда эта уютная избушка с ее расшитыми занавесочками, теплом и запахами казалась верхом комфорта. Вот сидеть бы на лавке, прижавшись спиной к беленому боку печки, и никуда больше не ходить. Но в баньку Сабурину хотелось не меньше, поэтому он не позволил себе расслабиться, а, выслушав инструкции хозяйки и прихватив в сенях ведра, направился к колодцу за водой.
Лишь оказавшись в тепле человеческого жилища, Света поняла, что замерзла, и идея Сабурина по поводу баньки не казалась ей больше неуместной. От волос и кожи пахло сыростью и еще чем-то неприятным – смыть этот запах хотелось как можно быстрее. Ящик с документами Света бережно поставила на подоконник. Она обязательно изучит его содержимое, прочтет все до последней строчки, но чуть позже, без суеты. А пока нужно помочь бабульке с ужином…
У них с Тихоновной уже давно все было готово. В печи томилась тушеная картошка, набирались особенного печного духу пышные блины, залитые сладкой домашней сметаной. На столе стояла тарелка с кружочками колбасы и полупрозрачными ломтиками сала, в глиняной мисочке лежали соленые бочковые огурчики, ждала своего часа бутылка водки. Изголодавшейся за день Свете не терпелось быстрее приступить к дегустации этого сельского великолепия. Терпение подходило к концу, когда наконец распахнулась дверь и Сабурин торжественно сообщил:
– Дамы, баня готова!
Никогда раньше Свете не доводилось мыться в настоящей деревенской бане, поливать себя горячей водой из алюминиевого ковшика, вдыхать смолистый воздух, а в конце, когда уже становится совсем невмоготу от жара, заворачиваться в шершавую льняную простыню, пить прохладный березовый сок и бездумно сидеть на пороге предбанника, рассматривая окрашенное красным закатное небо. Кажется, она могла бы сидеть так целую вечность, если бы не Сабурин. С этим не расслабишься, ему и дела нет до чужих слабостей, у него вместо мозгов калькулятор. Одно слово, «математик»…
– Белоснежка, хватит тут рассиживаться! – Сабурин навис над ней черной тенью, заслонив полнеба.
– Тебя-то самого никто не торопил, – буркнула она, поправляя на груди простыню.
– Так ужин стынет, – в его голосе послышалось раскаяние. – Есть охота, ты не представляешь как.
Света представляла. Отчего ж не представить, если сама принимала участие в приготовлении ужина.
– Сейчас, – она встала, – ты иди, я переоденусь.
К тому моменту, когда она вошла в хату, Сабурин и бабушка Тихоновна уже сидели за столом. Рядом на подоконнике за горшком разлапистой герани притаился толстый кот. Он не сводил янтарных глаз с угощений и явно планировал какую-то диверсию.
– С легким паром, внучка, – Тихоновна поставила перед Светой тарелку, полную дымящейся картошки, щедро посыпанной укропом. – Скоро и яишенка пожарится.
– Ну, за хозяйку! – Сабурин ловко откупорил бутылку и разлил водку по трем маленьким граненым стаканчикам.
Света водку не любила, но сегодня был какой-то особенный вечер, уютный и… безопасный. Хотелось хоть на время сбросить с плеч груз забот и воспоминаний и просто расслабиться.
Водка пошла на удивление легко, пощекотала нёбо, теплой волной стекла в желудок, и Свете почти в ту же минуту стало хорошо.
– Ты закусывай, девонька, – Тихоновна вытерла уголочком платка губы, подсунула ей мисочку с огурцами.
Света благодарно кивнула, откусила кусок от смачно хрустящего огурчика и поняла, что голодна не меньше Сабурина. Картошка с укропом оказалась просто упоительно вкусной. И жаренные на сале невиданно оранжевые яйца, и даже магазинная колбаса. Никогда в жизни Света не ела ничего вкуснее. Не было в ее воспоминаниях такого момента, когда хотелось не просто есть, а наслаждаться, ни в чем себе не отказывая, не думать о диете и о неминуемом похмелье, потому что она не только ела, но и пила, и с каждой стопочкой на душе становилось все легче, все спокойнее. Она даже помогла коту совершить диверсию. Когда Тихоновна отлучилась из-за стола за очередным деревенским разносолом, Света бросила ему кусок колбасы, а потом и еще один. Кот умял угощение в три секунды и теперь смотрел на Свету взглядом преданнее собачьего.
Кроме кота, на нее смотрел еще и Сабурин. Хотя вернее сказать – посматривал. Взгляд у него был задумчивый и какой-то рассеянный. Света решила, что это от водки. А потом водка как-то внезапно закончилась, и на место легкой расслабленности пришло едва ощутимое уныние, отражение которого Света заметила в серых сабуринских глазах.
– А у меня самогоночка есть! – Тихоновна спрятала пустую бутылку под стол и покосилась на гостей хитро и выжидающе. – Самогоночка-то – она получше водки будет. Я ее на двенадцати травах настаивала, чтоб польза была и уму, и сердцу. Нести, что ли?
– Неси, мать! – оживился Сабурин, и пока бабушка ходила в сени за настоянной на двенадцати травах самогоночкой, подмигнул Свете и бросил коту большой шмат сала.
Самогонка оказалась необычной, палево-непрозрачной, с желтовато-зеленым отливом, наверное, из-за травок. Света все порывалась спросить, что за травки, но как-то не получалось: приходилось то пить, то закусывать, то рассказывать слегка захмелевшей Тихоновне, как живется там, в городе. А потом, когда непривычно вытянутая, скорее всего старинная, бутыль опустела почти полностью, им вдруг захотелось петь – всем троим. Пели то, что знала хозяйка, большей частью русские застольные: про мороз да про калину, а еще щемяще-трогательную «Виновата ли я?». Свой голос Света практически не слышала, он терялся в сплетении сабуринского хорошо поставленного баритона и бабулькиного задорного сопрано, от которого наевшийся от пуза кот временами вздрагивал и удивленно смотрел на сидящих за столом гостей.
