У печи суетилась Тихоновна. Несмотря на вчерашние возлияния, выглядела бабушка бодро, если не сказать свежо.
– Проснулась, внучка! – Она широко улыбнулась. – Ну, как спалось на новом месте?
В вопросе не было никакого скрытого смысла, но Света все равно покраснела, вспоминая, как им с Сабуриным спалось.
– Спасибо, Тихоновна, замечательно, – сказала она и нисколько не погрешила против истины: ночь и в самом деле была замечательной.
– А то ж! – Бабушка взмахнула деревянной ложкой, которой разводила тесто для блинов. – Это ж вам не город, здесь воздух – дыши не хочу.
– А где, – Света осмотрелась, – где Са… мой муж?
– Так на дворе где-то. Может, умывается. Он сказал, что надо торопиться, да все жалел тебя будить.
Жалел будить… На душе стало легко и радостно. Раньше ее никто не жалел, даже в таких вот бытовых мелочах. Захотелось сию же минуту отыскать Сабурина, сказать что-нибудь незначительное, но такое, чтобы он сразу понял – как она ценит эту его заботу.
На дворе было свежо и солнечно, от вчерашней непогоды не осталось и следа. А она солнцезащитные очки дома забыла. Ладно, это не беда, им все равно скоро уезжать.
– …Арсений, да что ты, в самом деле?! – Голос Сабурина доносился из-за покосившегося сарайчика, Света невольно затаилась. – Да, я решил помочь той самой чокнутой девице! – Дышать вдруг стало больно. – А что ты хотел? Три тысячи баксов на дороге не валяются, и дурехи, готовые разбрасываться такими суммами, попадаются не каждый день. – Горло сжало что-то холодное и шипастое. Света прижалась затылком к влажной стене сарайчика. – Кто сказал, что я особо заинтересован?! Кем там можно заинтересоваться?! Просто у меня работа такая…
Дальше Света слушать не стала. А что слушать, если и так все ясно: и про чокнутую, и про три тысячи баксов, и про сабуринскую работу… Просто у него работа такая, специфическая, а она – дура! Ведь знала же, что все это из-за денег…
Обида душила, не давая вздохнуть полной грудью. Чтобы унять боль, Света зачерпнула из стоящего здесь же, на крылечке, ведра студеной воды и плеснула себе в лицо. Стало зябко и колко, сжимающие грудь тиски слегка разжались.
К тому моменту, когда Сабурин вернулся в дом, она уже успела взять себя в руки. Ей даже удалось улыбнуться, когда он, не стесняясь Тихоновны, по-хозяйски чмокнул ее в шею, и не врезать по его самодовольной небритой роже, когда, уже наедине, в полумраке сеней, он прижал ее к стене и облапил, как безмозглую деревенскую девку. Ничего, она все понимает – у него работа такая… Ей сейчас о другом надо подумать. О том, как она будет дальше одна со всем справляться. Времени в обрез, осталось меньше двух суток, а она еще ни на шаг не приблизилась к разгадке того, как можно найти эту проклятую Слезу ангела.
С Тихоновной они прощались как с родной. Старушка даже всплакнула, по очереди расцеловала их с Сабуриным, перекрестила на дорожку, махнула сухонькой ручкой вслед отъезжающей машине. Света немного полюбовалась окрестностями Зябровки, которые при свете дня выглядели вовсе не так уныло, как показалось вчера, и с легким душевным трепетом открыла ящик с документами.
– Не хочешь терять времени? – Голос Сабурина раздражал.
– Угу, – отвечать ему не было сил, – просмотрю по дороге…
Почерк был ей не знаком, но Света точно знала, что эти торопливые, сползающие вниз строки много лет назад написала ее мама…
«…Он был красив как бог. Никогда раньше я не встречала таких необычных мужчин. Волосы черные с благородной проседью – соль с перцем, небрежно длинные, блестящие. Подбородок такой, что невозможно отвести от него взгляд, – четко очерченный, решительный. Бледность, о которой в дамских романах пишут – аристократическая. А глаза, господи, что у него были за глаза!.. Мне трудно их описать, я их просто не помню. Помню только, что они какие-то необычные, заглядывающие на самое дно твоей души. Я тогда еще испугалась, что он все про меня поймет. Для человека с такими глазами не может быть никаких тайн…
Этот клиент оказался первым иностранцем в списке моих жертв. Раньше я работала с командированными, большей частью провинциальными лохами. Их мне было не жалко. Они, эти вонючие, потные мужики, урвавшие из семейного бюджета деньги на дорогую шлюху, не заслуживали снисхождения. Затрапезный гостиничный номер, продавленная кровать, сырое постельное белье, похотливые взгляды, слюнявые губы, жадные руки… С ними я никогда не спала. Призывные взгляды, обещание райского блаженства и пару капель клофелина в стакан дешевого пойла. Они отключались, так и не поняв, что происходит. Мне хватало времени, чтобы очистить их бумажники.
Этот мужчина был совсем другим. Он разговаривал по-русски почти безупречно, с едва уловимым, дразнящим французским акцентом. От него пахло дорогим одеколоном и деньгами. У него было много денег – я успела заглянуть в его бумажник, когда он расплачивался в ресторане. Но главное не акцент, не парфюм и не деньги: в нем чувствовалась какая-то тайна, что-то такое, что не позволяло назвать его жертвой, то, что делало его самого охотником.
Это казалось необычным, интриговало и выбивалось из привычного расклада вещей. Он пригласил меня к себе – единственный предсказуемый момент. Я была особенной, мимо меня не мог пройти ни один мужчина. Не прошел и этот француз…
Его люкс разительно отличался от тех номеров, в которых мне доводилось работать. Не было сырых простыней, дешевого пойла и мерзкого запаха порока. На столе стояли живые цветы, французское шампанское в серебряном ведерке, клубника со сливками – тогда я впервые попробовала клубнику со сливками. Тревожно мерцали медленно оплывающие свечи.
Он смотрел на меня так, как не смотрел раньше ни один мужчина. Я забыла цвет его глаз, но так и не смогла забыть, как он на меня смотрел, точно душу наизнанку выворачивал. И я решилась…
Он стал моим первым мужчиной. Смешно, я – прожженная бестия, клофелинщица и аферистка – умудрялась сохранять невинность в этом чертовом городе. Я зарабатывала умом и сноровкой, но никак не собственным телом. Хотя, надо думать, телом было бы безопаснее…
Он удивился – я точно это помню. Помню, как расширились его зрачки, как напряглась спина, а на влажный лоб упала длинная прядь волос. Но удивление длилось недолго, он принял мой дар как данность, тут он ничем не отличался от остальных мужиков. Нет, кое-чем отличался – он был щедрее.
До сих пор не могу забыть хруст пяти стодолларовых купюр, которые он положил на столик рядом с бутылкой шампанского. Помню, как что-то больно царапнуло кожу, когда мужчина хозяйским жестом погладил меня по щеке. Его равнодушное «мерси». Это «мерси» меня и добило. Не деньги, а лощеная аристократическая вежливость, не позволяющая говорить шлюхе, что она шлюха, но позволяющая предлагать ей деньги за ночь любви. С этого момента он перестал быть для меня мужчиной, а стал клиентом, очередной жертвой.
