На улице уже рассвело. Я снова забыл про свой автомобиль, шёл домой пешком, проваливаясь в сугробы и мечтал нарваться на пьяную компанию. О, я бы ввязался в драку. Я бы дарил боль и упивался болью. Может, повезло бы, и оказался в реанимации, в соседней палате. Но дороги были заснежены и пусты, лишь крупная дворняга лениво помахала мне хвостом, у одного из подъездов. Я подошёл к ней, сел рядом в сугроб и обнял за шею. Собака пахла… собакой, мокрой шерстью. Моего поступка псина испугалась, поджала хвост, но вырваться не решилась.
— Повоем на луну, брат? — спросил я и потрепал пса по мохнатому боку. По небу разливался некрасивый серый рассвет, солнца не видно за завесой туч. — Где луна, какого хрена?
Глава 27
Катя
Мне не нужно было его впускать. Что ещё за блажь, ночью, да в больницу? Но… темнота была такой искушающей. Мне ведь и не нужно много — просто рядом бы посидел. Разве можно отказать в такой малость без пяти минут умирающей? Да и Димка… Поскребся в дверь так робко, как раньше, когда наши отношения ещё не сформировались и каждый шаг совершали с опаской, боясь переводить нашу дружбу в нечто большее и не в силах устоять перед искушением.
— Кааать, — позвал он. — Пошли гулять?
Я поневоле улыбнулась. И не устояла. Гулять естественно, не пошла. Но сердцу было неспокойно, словно в потемках блуждаю наощупь. Словно что-то страшное происходит где-то за моей спиной. То, чего я не смогу изменить.
Да, я пожалела что позволила ему войти. Димка, мой прошлый, нынешний воображаемый казался тихой гаванью. Уткнешься носом в его плечо и кажется, что хорошо все. И сейчас вот носом хотелось… Только вот впускать не стоило. Только душу разбередил почём зря.
Он держал меня за руку. Сколько я об этом мечтала? Наверное, целую вечность. Гладил пальцы. Я дура, жалела, что так и не занялась маникюром, вот что мне мешало? Головой понимала, что мои ногти меньшее, что его сейчас волнует, да и темно, а все равно переживала. Воистину, горбатого могила исправит. Что же, по крайней мере уже скоро. Слезы на моих щеках уже высохли. Я не стала их вытирать, из одной руки торчала бессменная капельницы, вторую держал Димка. Как я могла свою руку у него забрать? Нет, не этой ночью.
— Не приходи больше, — попросила я. — Пожалуйста.
— Не могу, — покаялся он. — Всё равно буду за дверью торчать. А там кушетка жёсткая и вообще сквозняк. Тебе меня не жалко?
— Жалко, — улыбнулась снова я.
Зачем заставляет меня то улыбаться, то плакать?
— Нет, — возразил Димка. — Не жалко. Ты не думаешь, что со мной станет я, когда ты умрёшь? Я все эти годы мечтал вернуться. Как сумасшедший. Ты же мой дом, Катька. Даже если тебя рядом нет, где-то ты должна быть.
— Я запрещаю печалиться обо мне.
Он засмеялся. Горько. Так горько, что мне снова реветь захотелось.
— Права скорбеть ты у меня не отнимешь. В конце концов, я имею даже право умереть. Ты же умираешь.
— Нет.
— Катька… Вот то, что ты испытываешь ко мне, оно растёт и во мне же. Только в сто крат большее. Извращенное, демоническое, неправильное. Это зависимость. Я не смогу без тебя, и это просто констатация факта.
И шантаж ещё. Небо светлело, я видела Димкин профиль. Губы сжаты. Волосы совсем отросли, падают на лоб прядками. Хочется отвести, мешают наверное, но никак — одна рука с капельницей, вторая у Димки. Я спряталась, как сумела — закрыла глаза.
— Глупенькая, — сказал он. — Честно, не лежала бы на больничной койке, я бы тебя отшлепал. Вот прооперируем тебя, вставим тебе новое сердце, накорми всяческими витаминами, а потом я тебя отшлепаю. Да так, чтобы дня три на задницу сесть не смогла.
— А потом?
— А потом… сама решай. Ты главное не умирай. Столько глупостей ещё не совершила. Да и я слишком прекрасен и молод, чтобы умирать, а я ведь тебе назло помру.
— Дурак.
— Даже спорить не буду. Утро уже… Я пойду. Медсестре скажу, чтобы вколола обезболивающее. Спи сладко.
Боль, тупая, ноющая начала накатывать совсем недавно. Я привыкла терпеть, даже ритм дыхания не сбился. Но догадался, что терплю. Выпустил мою руку, ей сразу стало холодно и одиноко, одеяло неравноценная замена. Наклонился и поцеловал меня в лоб. Губы сухие, обветренные, когда то сотни раз мной целованные. К горлу снова подкатила горечь.
Дверь за ним закрылась, оставляя меня одну в мутно сером, вязком, как кисель рассвете. Медсестра и правда пришла. Обезболивающее я не любила, хоть оно и дарило мне покой. Я становилась слишком уж спокойной. Ватной. Засыпала. А спать именно этим утром мне было страшно, не могу объяснить почему. Может потому, что ладонь так и мерзла без Димкиной руки, и не помогло то, что я спрятала её под одеялом, баюкая на израненной груди.
Я уснула. Мой сон был на удивление спокойным, никакие предчувствия меня не терзали. Потом я не раз этому поражалась. Ну как так, столько всего вокруг происходит, а я соплю, словно младенец? Даже боль решила меня не беспокоить и подарила блаженный тайм аут, хотя никакая обезболка не убирала её полностью. Больное, порезанное, а затем зашитое сердце все равно напоминало о себе покалываниями через дурман лекарства.
Открыла глаза только в полдень. Хотела было потянуться, потом вспомнила, про повязки. Удивительно, почему не больно? Вынула ладонь из под одеяла, посмотрела внимательно, не остались ли на коже отпечатки его рук. Не остались, жалко. А потом увидела его. Димка сидел у самых дверей, словно не решаясь подойти ближе. Глаза усталые, лицо осунулось, щетина. Вроде, трезвый. Они так часто приходили ко мне в эти последние дни, то вместе, то порознь и почти всегда распространяли вокруг себя амбре дорогого алкоголя. Сенька так вовсе пришёл раз настолько пьяным, что едва шевелил ногами. Но глаза у него были страшно трезвыми. Смешной факт — если приходила мама Димы, то им звонили с охраны и они убегали. Такие взрослые мужчины, а внутри дети совсем….
— Ты что, не спал совсем? — рассердилась я. — На себя посмотри! Словно это ты у нас умирать собрался, а не я.
Димка улыбнулся. Но едва-едва. Его что-то явно беспокоило, то, что он скрывал от меня. Мы были порознь столько лет, но этого мужчину я знала, как облупленного. Дверь скрипнула, впуская в палату Сеньку. Этот тоже был изрядно помят, видно, что пил всю ночь. Но в руках стаканчик кофе. У меня рот слюной наполнился, так кофе захотелось, но нельзя… В то утро я была удивительно рассеянной.
— Проснулась? — спросил Сенька. — Доброе утро.
Я снова насторожилась. Эти двое явно от меня что-то скрывают!
— Рассказывайте немедленно, — потребовала я. — Что вы от меня скрываете?
— Хочешь кофе?
Я умоляла их три дня уже это кофе принести. Хоть глоточек, контрабандой мимо вахты медсестры. Но эти упертые мужчины упрямо отказывались, несмотря на мои доводы о том, что глоток кофе явно не убьёт меня скорее искалеченного сердца. И что за покладистость?
Сердце вновь сбилось с ритма, напомнило о себе, сторицей отомстив за спокойную ночь, полоснуло острой болью. У меня перехватили дыхание. Они метнулись ко мне, оба. Я стиснула простыню пальцами, закрыла глаза, пережидая.
— Нет, сегодня я не умру, — сказала я. — Говорите!
— Я не хочу, — страдальчески сморщился Димка. — Не хочу, не могу…
Сенька отвёл взгляд. Я могла бы предположить, что мои рыбки сдохли, но вряд-ли их бы так встревожила их погибель. Жизнь в который раз отобрала у меня нечто дорогое. Сенька и Димка здесь, я безмерно рада, что они пришли оба, ожидание дурной вести могло бы убить, если бы опасалась за кого-то из них. Всё от меня ушли, все… кроме Ляльки. Ляля не ушла, она просто спряталась в детство. Я потянулась, пытаясь отыскать сотовый телефон, позабыв, что потеряла его, а о том, чтобы завести новый даже не подумала. Я эгоистичная сука! Упиваюсь тут своей болью позабыв обо всем на свете!
Я пошатываясь поднялась с постели. Раствор с капельницей опустел, иголка вытащена, рука моя была свободна — видимо я спала, и пропустила этот момент. Надо идти. Они, эти мои мучители не дадут телефон, если хотят уберечь меня от новостей. Надо идти на вахту, у медсестёр телефон точно есть… Надо позвонить в клинику и срочно узнать, как там моя Лялька.
