– Нет, – прошептала я сквозь слезы. – Я же сказала, это не он! Или покажите тело!
В такое сразу не веришь. Ты не только теряешь человека, ты теряешь будущее – надежды, мечты, целый мир. Все наши фантазии. Теряешь себя. Теряешь «мы» и «вместе». Это страшно: даже на миг представить, что того, кого любишь, больше нет. Он не переступит порог нашего дома, не поцелует меня, я больше не сварю ему кофе. И даже ту пощечину не влеплю, которую он заслужил. И не будет ни чудесного дома, ни карьеры бизнесмена… И я никем не стану. Пустота беспощадно поглощала всё.
Вера – мое последнее убежище. Я передала ребенка подоспевшей девушке-няне и поднялась.
– Госпожа Кац, как вы себя чувствуете? Вам нужно проехать на опознание.
Значит, в морге кто-то лежит. Полной уверенности у них нет, кто это. Иначе не предлагали бы опознать. Я пыталась сдержать сорвавшиеся с цепей мысли. Мой муж выкручивался из любых передряг. Что бы ни сказал Олег Питерцов, я буду надеяться и верить. Никто не заставит меня перестать ждать!
Я хотела пойти, но ноги почему-то не слушались. Сами подогнулись и я уцепилась за стену, чтобы не полететь лицом в паркет. Слабость, волны мурашек в руках… Я сползала на пол. Перед глазами внезапно появилась пелена, словно кто-то задвинул шторку. Я буду всегда с тобой… Всегда.
– Госпожа Кац! – ко мне подбежали. Я хотела закричать, чтобы не трогали, что со мной все в порядке, но вместо этого мычала, не ворочая отнявшимся языком. Тело поняло быстрее упрямого сердца.
– Олег! У нее инсульт!
Я упала боком, мир стал серым, а мечущиеся люди – тенями. Я смотрела из глубины себя, отрешенная и пустая. Все стало безразличным. Я несколько раз моргнула, свет мерк, но так было легче. Сквозь небытие пробивался детский плач, и от этого беспомощного звука сами собой под веками увлажнились глаза.
Питерцов оттянул веко и в зрачок хлынул противный свет.
– Госпожа Кац, вы можете говорить? – я хотела, чтобы меня оставили в покое, но он заворочал меня, прижал пальцы к шее. – Врач в пути… У нее есть заболевания?
Он обернулся, обращаясь, кажется, к Феликсу. В голосе следователя сквозило беспокойство, у него ведь дочь моего возраста. Он говорил… говорил, что я должна жить иначе, радоваться жизни, а не класть ее на алтарь мужу-криминальному авторитету.
Если я не отомру, мне не покажут тело. А я должна увидеть Эмиля, иначе в его смерть не поверю. У меня совсем не было сил, но я попыталась поднять голову.
– Госпожа Кац! – он меня подхватил. – Как вы?
Перед глазами плавал мутный туман. Я как будто не здесь, где-то в другом месте. Прямой взгляд Питерцова придал мне сил. Я диковато оглянулась, села, обнаружив развязанный пояс халата, и крепко обхватила колени. Меня сильно знобило.
Няни не было, наверное, сын расплакался, когда она его уносила.
– У тебя шок, – расправив одеяло, словно сеть, ко мне приблизился Феликс. – Давай, присядь.
Он набросил на меня одеяло, меня посадили на диван. Когда Питерцов хотел вмешаться, я покачала головой. Чувствовала я себя отвратительно. В голове какая-то муть, а в центре груди – тяжесть. Мне хотелось одного – закрыть глаза и уснуть.
– Не надо врача, – потерянно пробормотала я. – Я отказываюсь от медицинской помощи и хочу увидеть мужа… Когда вы покажете тело?
– Вы сможете его опознать? – мягко спросил Питерцов.
До меня не сразу дошел вопрос. Я? Опознать Эмиля? Я знаю каждый миллиметр его тела, часами смотрела ему в лицо. А потом вспомнила: его ведь извлекли из-под горящих обломков... Он пострадал от огня.
– По каким приметам кроме лица вы сможете его опознать? – словно вторя мыслям, спросил следователь.
Перед глазами, как живая, встала картина. Я сижу на Эмиле и кончиками пальцев ласкаю грудь и живот до самой линии волосков внизу. Я еще не беременна, но скоро буду, мы только что занимались сексом и я ласкаю, целую все его…
– Шрамы. Он весь ими покрыт после пыток, – прямо сказала я. – От ножа, ожогов…
Питерцов хмыкнул и начал записывать. Меня пронзила боль. В воспоминаниях он был живым и ярким, а теперь мне придется смотреть на холодный труп.
– Я его узнаю.
– Давайте сначала посмотрим на фото…
– Нет, – твердо сказала я. – Я хочу увидеть его.
Фотографии, видео – это не то. Его шрамы я узнаю с закрытыми глазами, мне нужно просто коснуться.
– Хорошо, – кивнул Питерцов. – Как только мы убедимся, что вашему здоровью ничего не угрожает.
Дальше я запоминала вспышками. Что-то загоралось в сознании, и я видела моменты своей жизни. Со стороны, словно на театральных подмостках.
Меня изучает врач, а я нестерпимо хочу к мужу. Затем плачу в машине, не осознавая этого. Вот, мы с Питерцовым в морге. Рядом Феликс, сын в безопасности с няней. Мое сердце колотится так, что я вот-вот упаду в обморок. Я впиваюсь ногтями в ладони, чтобы дойти… Чтобы увидеть его.
Передо мной на обшарпанный стол вытряхивают вещи. Обручальное кольцо, телефон, ремень… Взгляд цепляется за пряжку, у Эмиля есть похожий…
– Да, – шепчу я.
Питерцов по-отечески серьезно смотрит на меня.
– Вы уверены? Мы можем перенести, госпожа Кац. Вы можете отказаться от опознания.
– Нет.
Мой мир сузился в точку, белую точку, состоящую из одного желания – скорей увидеть его. И умереть вместе с ним, там, на холодном кафеле – душой, мыслями, чувствами. Или увидеть, что не он лежит на столе.
Говорят, когда теряешь того, кого любишь, всегда чувствуешь. Романтическое вранье. Ни черта ты не ощущаешь, кроме пожирающего страха. То место, что хранило в себе мое шестое чувство, молчало. И как я ни спрашивала себя – кто там лежит, пока шла по мрачным обшарпанным коридорам криминального морга, не могла найти ответ. Во мне царили молчание, страх и надежда.
Поворот, открылся вид на холодную комнату. Там, под яркими прожекторами на столе лежало тело. Я, как вкопанная остановилась на пороге, а затем заставила себя подойти.
Снова провал в памяти. Я уже у стола, дышу запахом гари и формалина, а следователь спрашивает:
– Вы готовы?
Я могу только кивнуть. Голова кружится, а взгляд прикован к крупному телу под простынкой. Это Эмиль? Это бездыханное мощное тело, пустая оболочка человека – мой муж? Я знала, что мне не покажут лица, но смотрела на залом в области головы. Эмиль, это ты? Подскажи, шепни, я тебя услышу…
– Не торопитесь. Люди меняются после смерти, вы можете не сразу его узнать.
Питерцов откинул простынь и я вздрогнула. И уже не слышала, что они говорили. Смотрела на грудь и живот в светлых волосках.
– На нем был бронежилет… – долетел голос, что-то объясняя.
Я протянула руку, чтобы коснуться. В распахнутых глазах было полно слез, я надрывно дышала носом – мне не хватало воздуха, а рот я открыть не могла. Губы были сжаты в жесткую линию. Трясущимися пальцами коснулась шрама на груди. Он выпуклый, жесткий и неживой на ощупь, словно это восковая фигура, а не человек. Изнутри меня раздирала истерика, словно кто-то бился в душе и искал выход. В ушах шумело, перед глазами окончательно помутилось. Я почти не осознавала, где нахожусь.
Реальным был только шрам под моими пальцами.
– Нет! – заорала я. – Это не он, это не мой Эмиль! Я не верю!
Прежде чем провалиться во тьму, я сорвала простынь, чтобы увидеть лицо, но меня спас обморок.
Я пришла в себя от боли и резкого запаха. Дернулась и открыла глаза: я на кушетке, около носа медсестра держала ватку с нашатырем. Я тут же возненавидела эту девушку, хотя она ни в чем не была виновата. Но она вернула меня туда, где я вновь буду страдать. Сильно болела голова, видимо, в морге меня подхватить не успели.
Ко мне подошел печальный Феликс.
– Ты узнала его или нет?
Я вспомнила ощущение неживой плоти под пальцами. Знакомый шрам… Но ведь мне не дали потрогать каждый. Не дали убедиться, всем сердцем почувствовать и принять, что это мой муж лежит на столе. Сколько в моих сомнениях истины, а сколько суки-надежды? Мне нечего было сказать.
