О природе происходящего с ней она даже не догадывается. Элиана каждый день стоит перед зеркалом. Каждый день смотрит на свою фигуру. Пропустила завтрак – получила слой жирка на бедра. Игнорировала обед – вот она, складочка на талии. Не отдала должное ужину – пухлые щечки. Ей предлагают роль в фильме, называют имена конкуренток. Это все звезды первой величины, красивые, стройные девушки. Элиана понимает, что у нее появился шанс вытянуть свой главный выигрышный билет. Но режиссер качает головой:
– Вы не больны? Хорошо бы вам скинуть пять-шесть килограммов. Зрители привыкли видеть вас… гм… другой.
Легко сказать – скинуть. Если ты сидишь на диете – никто не обратит на это внимания. Но если ты жрешь – волей-неволей привлечешь чье-то любопытство.
Чтобы наесть свой идеальный вес, Элиана решает уехать, уехать подальше от всевидящих глаз папарацци. И желательно куда-то, где хорошо готовят. Италия? Франция? Неплохо.
Во Франции ее знают. Две истощенные девушки просят автографы и смотрят удивленно. Элиана не узнает того, что обе, вернувшись домой, ужесточат диету, и одна поплатится бесплодием, а другая через год умрет от сердечной недостаточности.
Ей также приходит приглашение участвовать в шоу. Шоу, посвященном диете. Все это дурно пахнет, и Элиана снова уезжает. Чем восточнее, тем пища жирнее, тяжелее, необычнее. Элиана добирается до Польши, поселяется в маленьком отеле, где ее никто не знает. Она устала кочевать, еще больше раздалась от еды наспех, по-дорожному. Повариха небольшого ресторана, куда Элиана ходит столоваться, блестяще готовит. Пивной суп; чернина – суп с телячьей кровью; фляки по-варшавски – неизвестно из чего, но вкусно; кнели с брынзой и ракушки с колбасой; рольмопсы и бигос; на десерт – малиновый творожный торт и старопольский пряник. Отваливаясь от стола, Элиана переводит дух. Да, ей понадобится не больше двух недель, чтобы привести себя в форму. Пожалуй, стоило прислушиваться к отцу, когда он говорил что-то о славянских предках. Здешняя еда кажется Элиане не только вполне терпимой, но порой даже вкусной, а иногда – божественно вкусной. Больше всего ей нравится блюдо, напоминающее итальянские равиоли, но значительно большего размера, начиненные мясным фаршем, творогом, картофелем, политые густым йогуртом. Повариха радуется аппетиту Элианы и говорит, удивленно всплескивая руками:
– Куда в вас только влезает?
Элиана не понимает ее, на всякий случай улыбается и продолжает есть. А хозяйке потом приходится раскаяться в своих словах. Вот ведь – точно сглазила!
Боль появляется из ниоткуда, заполняет все тело жгучей кислотой, всклянь, до краев, не вдохнуть, не выдохнуть. Хочется крикнуть, но не получается, и тут же приходит спасительное, баюкающее забытье.
…Когда она потеряла сознание, отиравшийся рядом воришка ловко стянул ее сумку с документами и деньгами – ей не надо, уже не надо. Добродушная официантка, набрав в рот воды, прыскала Элиане в лицо, стирая тщательно наложенный макияж. Бедная девочка, говорили в толпе, такая худенькая. Изводят себя этими диетами, черт бы побрал новую моду. Да нет, возражали другие, она как раз обедала. Уж наверное, это не из-за диеты.
В милиции взялись за дело рьяно, но вскоре сникли. В смерти девушки не было ничего криминального. Она умерла от разрыва пищевода, объевшись варениками. Несчастная осталась неузнанной – документов при ней не было. Ее похоронили за счет муниципалитета в безымянной могиле.
Вещи Элианы поделили между собой служащие гостиницы. Зеркало досталось горничной, молодой, русоволосой, круглолицей. У нее был жених – русский офицер.
У Анны болит голова и звенит в ушах. Нет, это звонят в дверь. Анна набрасывает халат, идет открывать и с ужасом видит кровавые следы на паркете. Она понимает, что открывать дверь ни в коем случае нельзя. Это безумие. Мара подкидывается на коврике и начинает оглушительно лаять. Анна грозит питомице пальцем, словно собака может понять ее жест. Кажется, Мара все-таки понимает, но это не помогает, потому что дверь открывается без участия Анны, и она мысленно хватается за голову. Как она могла забыть!
Идиотка.
Сама же дала ключи Алексееву.
На секунду Анна видит себя со стороны – банный халат поверх ночной рубашки, волосы растрепаны, и на лице наверняка кровь, она помнит теплые брызги… И руки, ее руки – они тоже в крови, под ногтями запеклась кровь, она словно на бойне побывала, да Алексеев закричит в голос, когда увидит все это!
Но он видит и не кричит. Вообще ничего не говорит, только молчит и смотрит. Потом здоровается.
– Привет.
– Привет, – отвечает Анна, торопливо приглаживая волосы. – Ты будешь пить чай? Я… я варила клубничное варенье.
Клубничный сок. Пусть считает, что я перемазалась в клубничном соке.
Но тут же Анна одергивает себя. Алексеев врач – неужели он не отличит кровь от клубничного сока? Но тот опять-таки ничего не говорит, берет ее за локоть и ведет к дивану.
– Сядь, прошу тебя.
Анна послушно садится.
– Надо поставить чайник.
– Подожди. Мы успеем выпить чаю. Давай поговорим. Скажи, что происходит?
– О чем ты? – удивляется Анна. – Я все же поставлю…
– Мне надо с тобой поговорить, – с нажимом повторяет Алексеев.
– Мы уже разговариваем.
– Анна, что с тобой происходит?
Она ждала чего-то в этом роде, но вопрос ставит ее в тупик.
– Да… ничего. Ничего особенного. Я такая же, как всегда.
– Нет, – возражает Алексеев. Он спокоен, но губы у него подрагивают. – Ты очень изменилась.
– Немудрено. После того, что мне пришлось пережить…
– Ты не так меня поняла. Ты изменилась с тех пор, как вселилась в этот дом. Я не хочу умалять твоих страданий после пережитого. Но мне кажется, твое состояние должно было уже улучшиться, а не усугубиться. Ты стала очень нервной, похудела, у тебя странно блестят глаза. Ты все время уезжаешь куда-то. Мы перестали разговаривать. Раньше мне казалось, ты не безразлична ко мне…
У Анны перехватывает дыхание.
– Я не могу равнодушно смотреть на то, что с тобой происходит. Ты мне дорога. Если ты не хочешь быть откровенна со мной, не хочешь меня видеть – скажи, я пойму и не стану больше тебе докучать… Но если мы по-прежнему друзья, если у тебя есть ко мне теплое чувство, позволь мне остаться и помочь тебе…
– Я… – начинает Анна и с ужасом чувствует, что у нее щиплет глаза. – Я не могу. Я таких дел наделала!
Она мотает головой и шипит сквозь зубы:
– Тебе теперь нельзя со мной. Я… что-то страшное происходит. Иногда я сама не понимаю, что делаю.
