Все это было совершенно запутанно. Она просто не знала, что и подумать, как переварить все случившееся. Может быть, между ними, помимо слов, произошло нечто серьезное? Но они не трахались, теперь она это наконец ясно вспомнила, но, с другой стороны, она точно так же ясно вспомнила, что они этого очень хотели. Это открытие привело ее в крайнее возбуждение. Значит ли это, что она внезапно влюбилась в Рилли? Или это был классический случай алкогольного синдрома, куража, тоски по Хью и желания любви? В конце концов, столько времени прошло с тех пор, как она в последний раз целовала мужчину, неважно, с сексом или без секса, кто посмеет ее обвинить в том, что ей захотелось немного пообниматься? Даже если она это делала не с тем мужчиной. А Рилли, безусловно, был для нее не тем мужчиной. Она хотела быть только с Хью. Хотела, чтобы ее обнимал только Хью. Целовал ее только Хью. Теперь ей стало ясно, что в прошлую ночь она просто напилась. От одиночества. От отчаяния. И на самом деле ей нравится только Хью, всегда Хью, и никто кроме Хью. И никакого Рилли она знать не знает, и он ей не нравится абсолютно, решительно, на сто процентов, бесповоротно.
Светофор переключился, и машины на бульваре пришли в движение. Заметив впереди себя свободное пространство, Рита нажала на газ и обогнала «Рендж Ровер» с затемненными окнами — любимую машину основной массы голливудских знаменитостей, которые желают, чтобы их все видели, а сами никого не желают видеть. Оставив позади себя магазины и рестораны, наши героини очень скоро оказались в районе Беверли-Хиллз с его вылизанными газонами и колоссальными домами и поехали по улицам, обсаженным пальмами, мимо мексиканских мальчишек с одинаковыми бело-голубыми рекламными плакатиками в руках, предлагающими за два доллара «Карту звездного неба Голливуда» — давно устаревший справочник адресов местных знаменитостей, предназначенный для настырных туристов, которые обожают соваться на своих взятых напрокат «Мустангах» во все закоулки, чтобы посмотреть, где когда-то жила Джулия Эндрюс или где находится пользующийся дурной славой отель «Беверли-Хиллз», в котором Элизабет Тейлор и Ричард Бартон жили во время своего первого брака. А может быть, второго?
Лениво глядя по сторонам сквозь очки, Фрэнки в который раз решила проигнорировать свой похмельный синдром и наслаждаться окружающим видом. Именно таким, по ее представлениям, и должен представать перед сторонним наблюдателем Лос-Анджелес, отделенный от всех тремя непреодолимыми преградами: первая — это темные линзы солнцезащитных очков (ужаснувшись отсутствию у Фрэнки очков, Дориан одолжил ей пару Версаче последнего сезона в черепаховой оправе); вторая — ветровое стекло автомобиля; и третья, разумеется, — это смог. Смог представлял собой плотную коричневую завесу между горизонтом и пятном голубого неба над головой. Первый раз Фрэнки его увидела в самый первый день, когда ее самолет приземлился на аэродроме Лос-Анджелеса. Самое забавное, что никто, кроме нее, по всей видимости, этой завесы не замечал. Очевидно, потому, что все были крайне озабочены загрязнениями окружающей среды другого рода: сигаретным дымом. Курение считалось смертельным занятием, оно сажает легкие и представляет опасность для общества. Но смог… Что такое смог?
Через пять недель после приезда в Лос-Анджелес Фрэнки поняла, что для местного населения смог представляет собой оптическую иллюзию. Он всегда «где-то там, далеко», почти так же, как радуга, хотя, в отличие от радуги, он представляет собой не волшебный мост в сказочную страну, а отравленное диоксидами и углеводородами ядовитое облако. Но, как сказала Рита, чтобы акклиматизироваться в кинематографической столице мира, в городе, занятом производством иллюзий, необходимо поверить в чистое, восхитительное, вечно безоблачное, синее-синее небо… потому что это самая большая иллюзия на свете.
— Мне кажется, меня тошнит. — Рита вцепилась обеими руками в руль и начала угрожающе раскачиваться из стороны в сторону.
— Ты что, шутишь? — Фрэнки с трудом выплыла из своего полубессознательного состояния.
— Ничуть. — Рита надула щеки и замотала головой.
— Может, нам подъехать к тротуару?
— Ты что, хочешь, чтобы меня вывернуло на асфальт?
— Но это все же лучше, чем на меня! — Потуже завернувшись в свой любимый саронг, Фрэнки отодвинулась от нее подальше, к самой дверце машины.
— Но я же не могу, мы же в самом центре Бев… Хи…
— Какая разница, в центре мы или не в центре?
— Разница огромная. В этом месте на квадратный дюйм площади приходится больше кинозвезд, продюсеров и режиссеров, чем в любом другом месте земного шара. — Рита склонила голову, схватила то, что осталось от воды для радиатора, и вылила это в себя, не глотая, как будто в бочку, — как пьют «Сангрию» из плетеной бутылки с ручкой и со стеклянным носиком в некоторых фильмах про сельскую жизнь. — Если я говорю, что собираюсь оставить свой след в Голливуде, то это не значит, что я под этим подразумеваю «стошнить на подъезде к дому Стивена Спилберга».
К счастью, после обильного полива внутренностей Ритин рвотный рефлекс несколько отступил, и к ее лицу начала вновь приливать кровь, так что даже не пришлось делать экстренную остановку. Они скользили вдоль бесконечных тенистых пригородов, пока наконец не выехали на кромку холма, где солнце палило нещадно, не встречая на своем пути никаких преград. Перед ними открывался умопомрачительный вид, как в рекламном буклете, и впервые в жизни Фрэнки увидела Тихий океан — блестящую синюю полоску на горизонте. Они долго петляли по дороге, и с каждым поворотом величественная панорама разворачивалась перед ними все шире и шире, как на широкоформатном киноэкране, пока наконец они не выехали на побережье и весь пейзаж не заполнил уже собой весь экран без остатка, так что его невозможно даже было охватить одним взглядом.
Рита остановила машину на обочине прибрежной Тихоокеанской автострады — грязного и загруженного шестирядного шоссе, которое уходило в сторону Сан-Франциско. Фрэнки почувствовала приступ разочарования. Неужели это и есть знаменитые пляжи Малибу? Где же их волшебное очарование? Где роскошные, многомиллионные дома знаменитостей? Единственное, что она видела перед собой, это сплошные глухие стены высотой в десять футов с охраняемыми электроникой воротами.
— Неужели это оно и есть? — спросила она, вылезая из машины и пристраиваясь вслед за Ритой, которая нетвердой походкой вошла в какие-то ворота и начала спускаться по обнесенной металлическими перилами лестнице, такой крутой, что у Фрэнки заболели икры. — Ты мне рассказывала, что Малибу — это нечто блистательное.
