— Влад, — слышу ее тихий шепот, опускаю голову и смотрю, как она пытается открыть глаза, но жмурится от боли.
— Я здесь, все будет хорошо, маленькая. Только ничего не говори, — шепчу я, но она пытается снова, что-то сказать. Вижу, как ей тяжело произнести слова, будто в горле что-то застряло, и они даются с огромным трудом.
— Я… я держалась до… последнего.
— Молчи, малыш, прошу, ничего не говори сейчас, — сердце кровью обливается, когда она пытается договорить, медленно глотая. Я остановился, с горечью глядя на нее и пытаясь дослушать до конца.
— Я должна была… увидеть тебя еще раз… должна. — Саша медленно закрыла глаза, и ее тело обмякло в моих руках, она снова потеряла сознание.
Я тихо наклонился к ней и коснулся ее измазанного кровью виска губами. Не в силах больше сдерживаться всю боль, что сковала мое тело, я зажмурил глаза изо всех сил. В носу защипало, а из глаз потекли слезы, я пытался сдержать их, сжимая веки сильнее, но это не помогало. Я не помню, когда последний раз плакал, да и плакал ли вообще. Но сейчас, когда мне хотелось кричать, сметать все на своем пути, убить того ублюдка, что истерзал ее тело, я мог только дать волю этим гребаным слезам. Слезы, глупые, бессмысленные струились по щекам, и я был не в силах их остановить. Я ничего не мог изменить, не мог избавить или облегчить ее боль. И все, что оставалось мне, это увезти ее как можно дальше от этого кошмара. Поэтому я продолжал идти, прижимая ее к груди. Оплакиваю девушку, которую, кажется, потерял.
Глава 33
Сколько часов прошло с тех пор, как я оказался в этой больнице, не помню. Два часа, ночь, а быть может, целые сутки? В который раз взглянул на часы, в глаза будто песок насыпан, еле видно циферблат. Я напрягся, сфокусировал обзор и сумел разглядеть как большая стрелка, нервно спешила — доходит восемь утра. По длинному коридору хожу бесчисленное количество минут, не находя себе место. Сидеть уже больше не могу, да и ходить, из одного конца коридора в другой — тоже. В который раз тяжело опускаюсь на скамью возле дверей реанимации. За последний час оттуда никто не выходил. Как ни пытался узнать у персонала, что с Сашей, бесполезно все. Медсестры и врачи, что бегают туда-сюда, только извиняются и бегут прочь от меня по своим делам. Спешат, чтобы помочь моей девочке, о состоянии которой я ничего толком не знаю. Чем больше проходит времени с момента начала операции, тем сильнее я нервничаю, ощущая себя настолько дерьмово, что жить не хотелось. С каждой минутой, ожидание становилось напряженнее, и просто сидеть и ждать неизвестно чего — было мукой. Сейчас главное, чтобы она была жива и нанесенные травмы были совместимы с жизнью. Ведь если операция затянулась настолько, значит, они делают все возможное, ведь так?
Она будет жить. Других вариантов не допускаю.
Я уже раз пытался войти за двери, над которыми ярко горела вывеска «реанимация» и увидеть Сашу, либо найти того, кто сможет дать ответ на вопрос: как она? Но меня грубо выпроводили, объяснив это тем, что он мешает работе врачей. Я и сам понимал, что нужно всего лишь ждать и надеяться на лучшее. Но с каждой минутой надежды становилось все меньше, хоть и не мог я себе признаться в этом. Отчаянно желал всем своим нутром, сердцем и разумом, чтобы с ней было все в порядке. Хотя «в порядке» не то словом, коим можно описать состоянии Саши.
Устало провожу ладонью по лицу, закрыв глаза, и присев, прислоняюсь спиной к стене. Третий стакан кофе из автомата, не придавал сил держаться и не разнести здесь все к чертям. Почему никто не выходит из этих дверей?
Дверей, за которыми решается судьба Саши. Наша судьба. Даже на миг я не мог представить свое существование без нее. Она тот стимул, та нить, за которую я все это время и сейчас держусь. Под моим внешним обманчивым спокойствием, внутри томились боль и неизвестность, которые отравляли все. И от исхода операции и вердикта врача будет зависеть: взорвусь ли, снеся все на своем пути, или же, хоть немного успокоюсь.
Спустя еще сорок минут двери распахнулись, и вышел врач. Я мгновенно распахнул глаза и настиг его, перекрыв своим телом дорогу.
— Как она? — взволновано спрашиваю, пытаясь скрыть дрожь в голосе.
— На данный момент, если так можно выразиться — пока нормально, — устало выдохнул мужчина.
— Что значит "пока"? — чуть повышаю голос.
— Операция только закончилась. Сейчас мы переведем ее в палату интенсивной терапии и будем ждать, когда она придет в сознание, — уже тверже констатирует врач.
— Сколько ждать? — сжав губы, не унимался я.
— Мы сделали все, что смогли, и теперь ее жизни ничего не угрожает, но состояние критическое. Если бы вы привезли ее минутой позже, мы ничего не успели бы сделать. Могу сказать одно: эта девушка родилась в рубашке, но, пока не очнется, никаких прогнозов делать не могу. Теперь все зависит только от нее.
Трясущейся рукой стираю влажный лоб со лба и задаю вопрос, которого боялся больше всего:
— Насколько все серьезно? Что с ней сделал этот ублюдок? — я сжал челюсти, только думая о ее мучителе.
— У девушки сотрясение мозга, сломано три ребра, одно из которых повредило легкое, отчего открылось внутреннее кровотечение. Это чудо, что она осталась жива. Я не говорю уже о переломе и порезе руки и многочисленных гематомах и ссадинах по всему телу, — доктор перечислял все повреждения спокойным голосом, я же перестал дышать, затаив дыхание и жадно ловил каждое его слово.
Да, это действительно чудо, что она осталась жива. Но какой, черт возьми, ценой! Даже представить не могу, через что ей пришлось пройти, пока меня не было рядом. Ведь если бы я больше уделял ей времени, всего этого бы не произошло!
— Могу я ее увидеть?
Я настолько взволновал и испуган новостями о ее состоянии, что мозг до сих пор отказывался воспринимать информацию.
— Конечно, как только ее переведут в палату.
Позже, я еле слышно вошел в палату, в которую ее только привезли. Закрыв дверь, развернулся и замер, как только глаза отыскали Сашу, которая лежала на больничной койке.
Вся бледная, лицо было невозможно узнать, в левой руке — капельница и провода, что тянулись от приборов слева от кровати, правая рука — в гипсе. Я сделал еще пару шагов и настиг ее. Оказавшись рядом, зажал рот ладонью: только бы не закричать от отчаяния и всей этой картины. А хотелось орать во все горло, попытаться вернуть все, как раньше, но я ничего не мог сделать!
Только я виноват в том, что она лежит здесь, без сознания. Что эта девочка прошла через кошмар, который мне даже и не снился. Стоя в коридоре и слушая врача, который перечислял все ее травмы, я не верил своим ушам, что она все это испытала на себе и осталась жива. Это действительно чудо! Но какой безжалостной и огромной ценой достался ей шанс остаться в живых?
Протянув ладонь, хотел коснуться ее лица, но одернул руку: каждое прикосновение принесет еще больше боли, а этого я не мог допустить. Если бы была возможность забрать всю ту боль, что она испытала — использовал бы ее!
Главное, она жива. Не давая отчета себе, и, чтобы убедиться в этом окончательно, все же прошелся взглядом по животу и остановился на груди. Да, моя девочка жива. Ее грудь равномерно поднимается и опускается при едва уловимом дыхании. Затем остановил взгляд на ее лице, с грустью изучая черты, пытаясь разглядеть ту Сашу, какой я ее запомнил, когда она ушла в ту злосчастную ночь, а я не успел остановить. Я, черт возьми, так скучал по ней, все эти долгие часы и дни, пока искал ее и не знал, где она, что с ней. Иссиня-черные ссадины и отеки покрывали глаза и щеки, губы разбиты, даже на шее были видны синяки.
Этот ублюдок совсем озверел, когда издевался над ней! Вспомнив о нем, я сжал кулаки сильнее, желая вернуться в дом и убить ублюдка. С ним я разберется потом, сейчас — главное Саша.
Закрыв глаза и опустив голову, я не понимаю, что мне теперь делать и как быть. Когда Саша придет в сознание, как она будет жить с этим дальше? Что будет с ее психическим состоянием? Один раз она уже прошла этот ужас, сможет ли выдержать и второй удар? Я буду рядом, несомненно, но как долго она будет приходить в себя? Придет ли? И самое важное, не закроется ли снова от меня и всего мира? На сколько сильно пострадало и эмоциональное состояние? Да, ущерб нанесен огромный, но не послужит ли это причиной того, что она закроется на совсем и оттолкнет любого, кто попытается ей помочь преодолеть это. В первую очередь — меня.
