в приподнятом настроении звоню матери и даже недолго разговариваю с отцом. Мы тут повздорили, потому что он, будучи не в лучшем состоянии, решил характер показать и сделать нервы маме. У нас вышел спор, но вроде бы мы поняли друг друга. Сейчас я просто рад, что мама рада, на ней в последнее время лица не было. И что родители вместе — тоже рад. Не представляю, каково отцу было столько времени нести эту ношу одному.
Обещаю навестить их завтра, обещаю обязательно познакомить отца с Юной и Лисой, про которых мать ему, естественно, все уши прожужжала. Он по-черному шутит, что мне стоит поторопиться, и я даже смеюсь. По-прежнему не теряет хватку — это хорошо.
Приезжаю поздно, но, едва переступив порог, ловлю себя на новых ощущениях. Я дома — вот, что шепчут запахи и приглушенные звуки. Квартира теперь не кажется пустой и одинокой, не кажется слишком большой, когда на столике перед работающим телевизором разбросаны фломастеры, а Юна с Лисой, свернувшись под пледом, посапывают во сне.
Я наблюдаю за девчонками, не смея подойти ближе. Боюсь потревожить. И именно в этот миг понимаю, что Юна во всем была права. Мне больше не нужно спасать целый мир. Мой мир сужается до двух малышек. Я должен защитить их.
С трудом выбравшись из объятий Юны следующим утром, целую ее, а она хватает за руку и не дает уйти по-английски.
— Спи, еще рано, — шепчу, еле отрываясь от девчонки. Хочется дать отдохнуть в выходной день, но никак не могу заставить себя перестать трогать ее. — К ужину буду, люблю тебя.
Слова срываются с губ очень просто. После ее вчерашнего признания я готов повторять их без остановки. Нет ничего слаще взаимности. Мужчинам любовь нужна не меньше, даже если многие думают иначе. Может, мы не так зациклены на поиске, зато, найдя, уже не собираемся отпускать. Как, видимо, и Юна меня: обнимает за шею, тянет вниз, чтобы задержался еще на полчаса. Этот фокус ей дается слишком легко.
А после целого дня в разъездах, после общения с отцом и парнями по ремонту я возвращаюсь домой замученный и физически, и морально. День пролетел вроде бы и незаметно, но каждый километр, приближающий к дому, все сильнее разжигает желание. Уже на подъезде звоню Юне, чтобы узнать, нужно ли взять продукты к ужину, а сам думаю о том, что красное полусладкое не повредит. И в один миг напрягаюсь, услышав ее голос в динамике.
Что-то не так — точно знаю.
— Что случилось?
— Матвей, он…
— Что он? Юна!
— Он как-то узнал твой адрес. Он звонил, а теперь… Федь, он уже полчаса стучит в дверь. Он… он кричит! Боюсь, соседи вызовут полицию.
— Странно, что это не сделала ты.
— Прости, — извиняется почему-то. — Он… он угрожает.
— Не открывай никому, кроме меня. Буду через пару минут, — отключаюсь, услышав на другом конце жалобное «Федь». Мне плевать, чей он сын и кому отец, я готов растерзать мудака, который не дает спокойно жить.
Вжимаю педаль в пол и сворачиваю во дворы, чтобы объехать пробку и сократить путь. Бросаю тачку, заехав на клумбу, взбегаю по лестнице, как метеор. Несусь на истеричный крик придурка и с ходу прикладываю того головой о дверь, чтобы в себя пришел, но несильно помогает. Патлатый оседает на пол и все равно продолжает орать, как потерпевший.
— Сука, я достану тебя! Плевать, что меня отправят обратно! Я достану тебя! И ее заберу!
Я слышу всхлипы за дверью, и завеса падает. Хватаю горе-папашу за сальные волосы и собираюсь сравнять с землей, когда на лестнице появляется толпа. Не успеваю среагировать, как мне заламывают руки и толкают на расстояние, откуда не дотянусь до мудака. Его окружают трое, пока я пытаюсь отдышаться, как после забега, пока в висках пульсирует желание убивать.
Дергаюсь, чтобы меня отпустили. Амбал в черном убирает руки, но загораживает от происходящего.
— Матвей Игнатьевич, вы, наверное, забыли, что у вас рейс через два часа. Вам совсем не нужно опаздывать. Спуститесь сами? — спрашивает один из клонов, и когда патлатый вместо ответа кидается в сторону Юны, которая выглядывает с перепуганным лицом, его скручивают.
Какое-то гребаное кино.
Извинившись, они уводят мудака, я шагаю к девчонке, а та с ходу врезается в меня и прижимается так, что я на пару секунд перестаю дышать. На лестничную клетку высыпаются соседи, но я машу рукой, чтобы проваливали. Нечего тут глазеть.
— Он ничего не сделал тебе?
— Нет-нет, — бормочет, пока глажу ее волосы и целую везде, куда дотягиваются губы.
— А Лиса?
— Она наверху, играет в телефон. Не должна была ничего слышать.
Мои храбрые девочки.
Я смотрю в глаза Юны и проваливаюсь, теряюсь в бесконечной тьме, которая ярче света. Короткий поцелуй в губы — в нем гораздо больше чувств, чем в сотне слов признаний.
Юна дрожит, не знаю от холода или нервов, и я как раз собираюсь предложить зайти в квартиру, когда она вдруг, глядя мне за спину, подбирается. Если там снова этот мудак, я спущу его с лестницы так, что он больше никогда не сможет ходить!
— Добрый… вечер! — всхлипнув, Юна здоровается с какой-то странной женщиной, которую я раньше не видел.
— Не самый добрый, — не очень довольно отвечает та, — особенно когда отвлекают от важных дел.
Ни черта не понимаю, что происходит, но Юна бросает на меня короткий взгляд, а затем отходит в сторону, чтобы пропустить женщину вперед.
— Юна, — начинаю я, но продолжить не дают.
— Прости, Федь, мне нужно было побороть этих демонов самой. Она не задержится здесь.
Юна спешит в дом, предлагает Василисе Михайловне, как обращается к женщине, пройти, выпить чаю, но та от всего отказывается.
— Извините, что пришлось… но я просто не знала… Я бы не позвонила, если…
— Ты все правильно сделала.
Этот сюр творится у меня на глазах, и я ни хрена не могу разобрать.
— Я только не понимаю, зачем ему мы, — стерев оставшиеся слезы, говорит Юна.
— Его отца посадили. И, конечно же, заморозили счета, которые они на пару разоряли все эти годы. Матвей узнал про деньги. Те, что я перевожу вам. Решил присвоить их и шантажировать меня внучкой.
Мать твою.
— Мой сын больше вас не потревожит, — обещает таким тоном, которому опасно не верить. — Она выросла очень красивой девочкой, — меняет вдруг тему, и я, заметив спускающуюся из спальни Лису, невольно шагаю вперед.
— Ды-ды-дым! — кричит это счастье и бежит на всех парах, чтобы я снова поймал ее, снова закружил
