— Он бы точно гордился им, — говорит о Давиде.
— Я думаю, да.
Мы молчим. И это приятно. Сидеть, взявшись за руки. Просто хранить тишину и возникшую хрупкость момента. Он так редко о них говорит! О родителях. Что любое его откровение ценно. И будто какая-та нить незаметно сшивает в единое целое. Наши руки и наши сердца…
Вспоминаю опять тот злопамятный день. Папа умер. А я не успела так много ему рассказать! Например, что люблю. Он воспринял Илью совершенно спокойно. Он был рассудителен, и всегда отвечал: «Твоя жизнь, тебе и решать».
А когда он ушёл навсегда, то боль от утраты была так сильна, что я угодила в больницу. Илья испугался! Помню, как он навещал меня там. Приносил апельсины, садился на пол у больничной постели и подолгу сидел, ожидая, пока я засну…
Чайник свистит. Мы пробуждаемся. Каждый на время погряз в своих собственных мыслях.
— В целом, весёлый был день рождения, — улыбается Витя.
— О, да! — закрываю глаза.
Наполнив тарелки крутым кипятком, он добавляет:
— А уж какая ночь была жаркая, мммм.
Мне стыдно признаться, но вспомнить, что именно было, когда мы вернулись домой, не могу. Секс, конечно! Ну, что же ещё? И, судя по алым отметинам, бурный…
— Это мой след у тебя на спине? — нахожу я ещё одну пару царапин.
— Ну, а чей же ещё? — ухмыляется Витя, — Буду носить с гордостью. Дикая кошка! Которую я укротил.
Это я? Это он обо мне? Полыхаю румянцем, припомнив обрывки. В каких только позах мы это не делали… Да! И пару засосов на шее — его компенсация за нанесённый ущерб.
Пока суп набухает, мы ждём и стыдимся смотреть друг на друга. Чтобы избавить меня от стыда, он становится сзади. Уткнувшись в макушку, загадочно шепчет:
— Ну, как твоя попка? — рука между тем достигает моих ягодиц.
Я подбираюсь:
— А что с ней не так?
— Не болит? — интересуется Витя.
Поёрзав на стуле, я отвечаю вопросом:
— А почему она должна болеть?
Он смеётся:
— Не помнишь? Бесстыдница, — руки порывисто мнут моё «мягкое место».
— Что я должна помнить? — настороженно жду, когда он соизволит сказать.
Но Витя смеётся:
— У попки спроси.
— Что… Объясни! — я встаю.
Но он совсем не торопится. Делает вид, что не слышит.
— Что ты сделал со мной? — возмущаюсь.
— Ничего такого, чего бы ты сама не хотела, — Витя усердно мешает лапшу.
Я поправляю трусы. Представить себе не могу, что позволила сделать подобную гадость! Вот что значит, утрата контроля.
— Ты ответишь за это! — цежу.
Витя смеётся, притворно подняв руки вверх. Но тут же хватает меня:
— Иди сюда, моя злобная фурия! Я буду кормить тебя вермишелькой.
От него пахнет мылом и горечью. Волоски на груди, как росой, усеяны каплями влаги. Взяв ложку и зачерпнув ароматный куриный бульон, он подносит ко рту. Моему.
— Давай, будь послушной девочкой. Ложечку за маму.
Сопротивление длится недолго. Я позволяю себя накормить. И злость отступает. И только обида на то, что из памяти выпал заветный кусочек, вынуждает меня сожалеть.
«Ничего, наверстаем», — думаю я. Моё тело уже абсолютно покорно. Осталось чуть-чуть подождать, чтобы вдобавок ему покорилась душа.
Глава 49. Илья
В начале недели решаю наведаться в зал. Абонемент оставляет ещё два занятия. Нужно использовать! Надеюсь не встретить тут Виктора. Почему-то теперь мне не хочется видеть его.
Но судьба ко мне не благосклонна. Он выходит из тренерской, в майке и джинсах. Сумку зажал в кулаке. Напряжённый какой-то. Я ещё не разулся. Сажусь у окна, и опять утыкаюсь в смартфон.
Теперь у меня небольшая бородка. Отрастил для понта! Снежанка одобрила. Она говорит, что щетина приятно щекочет, когда я целую её.
«С новым имиджем в новую жизнь», — это и есть мой девиз. Так что Виктор навряд ли узнал бы меня. Даже если бы знал.
Он достаёт из распахнутой сумки пуловер. Надевает его через голову. Краем глаза слежу. И пытаюсь сравнить нас друг с другом. Осаждаю себя! Хватит сравнивать. Хватит! Жизнь не игра в догонялки. У каждого собственный путь.
Гудок полицейской сирены выводит меня из глубокого транса. Я смотрю за окно. Но там никого. Только тачки качков, которые здесь занимаются. Этот звук был обманкой! И я продолжаю сидеть недвижим, когда Витя садится на лавку и вынимает смартфон. Он долго смотрит, прежде, чем взять. Звук оглушает, и это вынуждает его ответить.
— Слушаю, — произносит со вздохом.
Я усиленно делаю вид, что не слышу его. Фразы обрывками рвутся наружу. И мне не понять, о чём речь.
— Что случилось? Ты где? Ты жива? — прорывается сквозь равнодушие.
Я бросаю короткий внимательный взгляд. Профиль его напряжён до предела. Он дышит порывисто. Так, словно на том конце провода кто-то очень родной для него.
«Настя?», — думаю я. И эта мысль побуждает меня навострить свои уши. И теперь все слова обретают совсем иной смысл.
— Прошу тебя, только не плачь. Я приеду! Да. Хорошо. На нашем месте.
На лбу проступает испарина. Не плачь, я приеду? Жива ли она? С трудом заставляю себя усидеть, пока он одевается. Какого хрена творится? Если речь о моей бывшей жене, то я должен знать, что случилось. Почему она плачет? Хочу набрать её прямо сейчас, но с другой стороны, опасаюсь услышать заплаканный голос. К тому же, её воздыхатель вот-вот выйдет вон.
В холле нас несколько. И мне удаётся, не вызывая вопросов, уйти. Зал подождёт! У меня есть дела поважнее. Он торопливо садится в машину. Я выжидаю каких-нибудь пару секунд, и «седлаю коня». Благо, что конь у меня незаметный! Веду его тихо, едва привлекая внимание. На перекрёстке стою, выжидая, куда повернёт.
Он уходит правее, петляет по улочкам «сонного царства». Старый район утопает в деревьях. В сумерках слышно, как ветер листвой шелестит.
Он въезжает в один из дворов. Я паркую машину на въезде. Не хочу рисоваться! Сердце безумно стучит. Я боюсь даже думать, что мне придётся увидеть. Куда я попал? Ведь это не Кирова 40, где Харитонов прописан. Да и ночлежка их с Настей стоит совершенно в другой стороне.
Я крадусь как шпион, чтобы слиться с жилой атмосферой. Вижу, как Виктор паркуется рядом с теплушкой. В окружении старых домой это здание выглядит ветхим. Скорее всего, оно выполняет какую-то функцию. Внутри него теплится жизнь. И на фасаде какой-то умелец изобразил живописный пейзаж.
Виктор выходит, скользит испытующим взглядом по кругу. Я прижимаюсь к стене старой арки. Ему меня не разглядеть! Вижу, как он торопливо ступает, обойдя кирпичи, исчезает внутри. Потеряв его из виду, я выхожу из укрытия. Двор пустой. Кроме двух увлечённых беседой мамаш. Их детишки воркуют в песочнице.
Я прохожу по косой. Оглядываюсь, в попытке найти Настин Фиат. Его нигде нет. Но я не могу дать задний ход! И подхожу максимально близко к зданию. Там, позади, между ним и забором, что-то происходит. Звук голосов становится громче. Понимаю, что, если меня обнаружат, то придётся прикинуться писающим. Иначе моё появление здесь не объяснить! Но продолжаю стоять, ощущая сквозь тонкую куртку холод кирпичной стены.
— За тобой никто не следил? — произносит девичий голос.
— А за тобой? — отзывается Виктор.
Девушка медлит:
— Надеюсь, что нет.
Далее слышится всхлип. А после — громкое: «Б*ять!».
— Это… это он сделал?! — рявкает Виктор.
— Вить, ты прости меня, — сквозь слёзы роняет она.
Кто она? Девушка! Кто же ещё? Но самое главное — это не Настя.
Я стою, как приросший. Жутко хочется выглянуть. Но боюсь быть услышанным.
— Ань, уходи от него! — давит Виктор.
— Я пыталась, — вздыхает она.
Судя по голосу, я представляю брюнетку. Худую и хрупкую. Но самое главное, это — не Настя! Я порываюсь включить диктофон. Но запрещаю себе это делать. Просто слушаю каждое слово их странной беседы. Трудно представить, что это тот самый Виктор. Который признался в любви моей бывшей жене.
