и заботливый.
– Ну и ладно, подумаешь! Соня, ты девушка, тебе всё можно – ошибаться, вредничать, забирать слова обратно. Мужики обожают, когда им трудно с девушкой. Лёгкая добыча никому не нужна, они ведь охотники.
Поучив меня жизни, Лиза вызвала такси, а я отправилась наверх – на этаж, где располагался президентский люкс.
Приближаясь к апартаментам, я уже в коридоре услышала детский плач. Он резанул сердце, я заледенела от страха, в одно мгновение мне стало плохо. Что случилось? Почему Анечка так плачет?! Ударилась? Обожглась? Порезалась?
Остаток пути я преодолела бегом. Вопли ребёнка доносились из соседнего с люксом номера, его занимали Анечка и её няня. Я толкнула дверь и влетела внутрь сама не своя от ужасного предчувствия.
Ко мне из спальни выбежал несчастный крошечный человечек с мокрыми щеками и глазами. Малышка бросилась прямо мне в объятья, а я подхватила её на руки, успев мгновенно удивиться, насколько она лёгкая.
– Анечка, милая, что случилось?
– Она… Она… Она отре… ре… зала… мои волосы! – задыхаясь, выпалила малышка.
Я уже и сама увидела, что причёска изменилась: золотые пряди существенно укоротились. Теперь волосы даже не доходили до лопаток, а раньше спускались до самой талии. Кто-то решительно поработал над Аниной причёской.
Ясно, кто!
Тут из другой комнаты появилась няня со стаканом воды в руках и жутко недовольным лицом. Увидев меня, она скривилась ещё больше.
– Здравствуйте, Софья. Видите, что у нас тут происходит… Аня, выпей водички.
– Нет! – заорала девочка. – Уйди от меня! Ты мои волосы отрезала!
Я опустилась вместе с Аней в кресло, устроила её у себя на коленях, прижалась щекой к шелковистой голове, принялась гладить ребёнка. Её хрупкая спинка судорожно вздрагивала, и у меня от жалости разрывалось сердце.
Няня нависла над нами, как злая ведьма.
– Мы же с тобой договорились, Анна, – едва сдерживаясь, процедила она сквозь зубы. – Ты согласилась, что так будет лучше. Тебе же самой надоели длинные волосы. Да и не сильно мы их подрезали!
– Сильно! Сильно! Я не думала… не думала, что так… так получится!
Анютка заливалась слезами, а на лице няни появилось странное выражение.
– Господи, как же надоели эти олигархи с их тупыми истеричными детьми, – зло прошипела женщина. – Спасибо тебе, Анечка, что лишила меня работы! Теперь твой папа точно вышвырнет меня на улицу. Ну и ладно, зато не буду иметь дело с зажравшимися отпрысками. В крайнем случае, устроюсь в обычный детский сад. Ещё и с руками оторвут.
– Нет! Вам туда нельзя! – возмутилась я. – Вам вообще лучше не работать с детьми!
– Ой, да что вы там понимаете, – окрысилась няня. – Вьётесь вокруг Кирилла… Думаете, вы для него что-то значите, потому что когда-то подсуетились и умудрились от него родить? Да вы ему даром не нужны, ему только сын нужен! Только из-за него он с вами ещё разговаривает, иначе давно бы отправил подальше. Баб у него и без вас хватает, каждый вечер новую красавицу сюда приглашает. И все они, между прочим, шикарные и стильные, а не такие простушки, как вы!
Я застыла, поражённая словами злой женщины. Понимала, что она постаралась ударить побольнее – интуиция опытной склочницы подсказала ей моё самое уязвимое место.
Анечка продолжала плакать у меня на коленях. Она обхватила меня ручками и уткнулась лицом в грудь. Её маленькие плечи содрогались от безутешного горя.
– Уйдите отсюда, – бросила я няне. – Немедленно.
– Куда я пойду? Это, вообще-то, мой номер!
Вот наглая, а?
– Хорошо, тогда мы сами уйдём.
– В люкс идите, – буркнула няня. – Там никого нет.
Я подхватила Анечку, она сразу обвила руками мою шею, и мы вместе отправились в соседний номер. Валентина Николаевна, презрительно щурясь, открыла картой дверь, впустила нас внутрь и тут же скрылась.
– Солнышко, а где твой папа? – спросила я малышку.
– Он… он… по делам… уехал, – с трудом ответила Аня.
– А его помощник?
– Он тоже… Как я буду… буду жить? Лысая! Лысая! – снова заревела малышка.
– Да что ты говоришь, зайчонок! У тебя роскошные волосы.
– Ы-ы-ы-ы…
Мы уселись в обнимку на огромный диван. Я понимала, что пока не прекратилась истерика, бесполезно что-то объяснять ребёнку. Могла бы сказать Ане, что новая причёска просто супер, но это, скорее всего, вызвало бы новый приступ рыданий.
Поэтому я просто держала Анютку в объятьях и укачивала её. Даже начала напевать колыбельную, которую до сих пор пою на ночь Олежке. Хотя сын каждый раз напоминает, что он давно вырос, стал взрослым мужиком, которого нежностями не проймёшь, но всегда соглашается ещё разок послушать песенку – так и быть, давай, мамуль, я же знаю, тебе самой хочется.
Постепенно Аня успокоилась, но всё ещё судорожно всхлипывала.
– А давай мы пойдём умоемся? – предложила я.
Малышка молча кивнула и в ванной комнате дала умыть себя прохладной водой.
Ну вот, уже легче.
Затем мы снова вернулись на диван.
– Пой ещё, пожалуйста.
Я снова, как акын, затянула незамысловатый мотив. Мне нетрудно, лишь бы ребёнок успокоился. Да я и сама успокаивалась под своё монотонное мурлыканье.
Но Анечка вдруг вывернулась из моих рук, спрыгнула на пол и куда-то понеслась. Стукнула дверь, потом – в коридоре – другая, и я изумлённо похлопала ресницами, ничего не понимая.
А малышка через три минуты вернулась с фотографией в рамке и снова забралась ко мне на колени. На снимке я узнала Дану – здесь она была именно такой, какой я её и запомнила: яркая, роскошная блондинка с ослепительной улыбкой.
– Это моя мамочка, – прошептала Анюта и погладила Данино лицо. – Она красивая, правда?
– Очень, – с трудом произнесла я. Поняла, что и сама сейчас расплачусь: совсем близко подступили слёзы, в горло будто насыпали битого стекла.
– Ты тоже красивая. И волосы у тебя такие длинные… И вкусно пахнут.
– Спасибо.
– А няня некрасивая! Я её не люблю! Она злая и всегда меня ругает. А когда приходит папа,
