— Вижу, — киваю, скрестив руки под грудью, — и он не успокоится, пока не успокоишься ты.
— Ты нормальная вообще? Он плачет! Нет, он, блин, ревёт!
— А ты думал, он всегда только смеётся и играет? Сюрприз!
— Давай сюда, — Ибрагим подходит с деловым видом, а Соболев тут же прижимает к себе сына. — Давай, ты ни с женщинами обращаться не умеешь, ни с детьми.
Соболев нервно ржёт и качает головой.
— Так, мужик, завязывай, — говорит весело и подкидывает Рому. — Вот, улыбка, отлично. Папа злится не на тебя, папа злится на дядю, который пытается клеить маму и немного на маму, за то, что она ему это позволяет. Ну и на себя, конечно, за то, что повёлся, но не на тебя. Ты — молодец. Пойдём лучше пожрём. Уверен, там есть что-то и для тебя…
Выходит из гостиной, продолжая болтать в том же духе, а Ибрагим кривится:
— Везучий сукин сын.
— Николаев? — спрашиваю не в кассу, пользуясь отсутствием Тимура, а глаза Ибрагима расширяются.
— Диана, что бы ты там не придумала, лучше откажись от этой затеи, — говорит почти по слогам.
— Что бы я не придумала, лучше сиди смирно, — отвечаю вполголоса, — я тебе поверила, теперь твоя очередь.
— Если что, моя матушка на твоих плечах, — говорит серьёзно и идёт на кухню. — Ого! — восклицает громко. — Вот это стол! Будет ещё президент?
— Теперь ты клеишь мою будущую тёщу?! — возмущается Соболев, а мама краснеет и мнёт полотенце в руках.
Ибрагим усаживается за стол и взаимные колкости продолжаются, а я стою в дверях, прислонившись к косяку, и с улыбкой наблюдаю за тихим семейным ужином.
Два идиота, вляпавшихся по уши. Два кретина, преисполненных чувством собственной значимости. И третий поблизости. Вот с ним-то мне и надо поговорить, чтобы составить полную картинку в голове.
— Диана, поешь, — говорит мама строго и я тут же иду к столу, садясь ближе к Тимуру.
Ибрагим грустно улыбается и ковыряет вилкой в тарелке, оставляя борозды на моём сердце. Я могла бы его полюбить. Тогда, два года назад, выложи он мне всё. Я бы влюбилась без раздумий, окунулась в его тепло, окуталась его заботой, спряталась бы в свой уютный кокон и сидела бы в нём, млея от счастья. С одним лишь условием… если бы в этот самый кокон нахально не постучал Соболев. Если бы не открыл дверь в моё сердце с ноги, если бы не прошёл без приглашения, оставляя грязные следы на тщательно вымытом полу. Если бы, если бы…
— Прости, — говорю одними губами, а он поднимается:
— Мне пора. Не провожайте.
Я была бы с ним счастлива. Он бы не изменял, не засматривался на других, был примерным семьянином, с отличным примером за плечами, живя в полноценной семье, где родители любят друг друга. Он бы полюбил Рому, полюбил ещё нерожденного ребёнка, он бы настаивал на своих и я бы сдалась. Я была бы счастлива.
Но я выбрала жизнь на пороховой бочке. Я выбрала прожигающую ревность, сводящуюся с ума страсть, выбрала пожар в груди, щемящую нежность и острую боль. Я не верю, что он может измениться. Не верю, что, получив желаемое, он не заскучает. Да, он будет любить сына. Да, скорее всего, во второй раз из его уст не вырвется слово «аборт». Но верность?
— Поговорим? — спрашиваю, уложив сына и постучав в дверь его спальни.
— Почему у меня сердце сжимается от одного твоего взгляда? — его голос нервный, взволнованный, тревожный.
— Свободные отношения, — рублю с плеча.
Так я хотя бы буду знать, что сама сделала этот выбор. Так у меня не будет права на ревность. Так я когда-нибудь привыкну.
— Хорошо, — отвечает тихо, — мне надо поспать.
Выхожу и мягко прикрываю за собой дверь, как будто за ней его кабинет. Я только что подписала пожизненный контракт на страдания. Херовая из меня переводчица бизнесмена.
23
Воскресенье сопровождается радостными воплями сына. Тимур расстарался: к обеду во дворе появился целый парк для маленького шкодника. Бассейн с шарами, горки, мягкие батуты и лабиринты. Рома был счастлив!
Мы не разговаривали. Общались с сыном, наслаждались его обществом, улыбались и думали каждый о своём, вновь играли в семью, отлично понимая, что реальность куда как дальше.
Я пришла к нему ночью, устав слоняться по комнате и кусать губы, заламывать руки. И он был непривычно нежен, непривычно внимателен, непривычно отзывчив. Я умирала и воскресала, но проснулась одна, в пустой постели, с чётким осознанием, что так будет всегда. Спустилась вниз и поняла, что он уже уехал, что даже на работе меня больше не ждёт.
— Я отъеду на пару часов, — сказала маме, а она весело отмахнулась:
— Да-да, конечно, — и продолжила возиться на ковре с Ромкой.
— Пришли мне номер, — напомнила, выходя из комнаты.
Через сорок минут тормозила на такси у загородного дома Купреевых. Позвонила, долго слушала трель, но в конечном итоге мне всё-таки открыли.
Елена Андреевна была настроена враждебно. Смотрела волком, буравила меня взгляд, руки под грудью скрестила, а едва я подошла, выдала гневно:
— У тебя хватает совести тут появляться?!
Я чуть не засмеялась ей в лицо, но смогла сдержать даже ухмылку.
— Что Вы имеете ввиду? — спрашиваю «ошарашено», с домашней выпечкой в пакете, как невинная Красная Шапочка.
— Он всё для тебя
