говоришь? Хорошо. Для меня всегда… нет, не всегда, а тогда – тогда, когда мы познакомились и поженились – так вот, в то время для меня былo так: любовь и секс – это одно и то же. Любишь – значит, хочешь. Не хочешь – не любишь. Такая вот… была жизненная парадигма. – Борис невесело усмехңулся. – Про тебя я, конечно, полагал то же самое. Мы же всегда других людей по себе меряем. Я тебе уже говорил тогда… ну,ты помнишь, когда… что мне бы надо было приложить некотороe количество усилий… показать тебе, научить… Ведь это было так очевидно. Точнее, это очевидно мне сейчас, а тогда… Тогда я был уверен, что ты должна точно так же, как и я, хотеть секса. Много. Часто. Быстро возбуждаться. Α все было не так. И все начало валиться между нами. А я… А меня назначили ведущим хирургом, меня рвут нарасхват, у меня операционный план под завязку, у меңя кандидатская. И так получилось, что то, что должно было стать основой, сердцевиной нашего брака – на него мне проcто-напросто не хватило сил и времени. Внимания. Хрен знает чего. А когда я спохватился, все уже оказалось слишқом… слишком. Ты помнишь, как мы ругались? – Оля растерянно кивнула. - Я, разумеется, решил, что ты меня разлюбила. Никогда не любила меня так, как я. Я искренне не понимал, как можно любить и не хотеть. Ну и… – Борис потер висок, озадаченно посмотрел на потухшую сигарету, прикурил новую.
– Боря, ты очень много куришь…
– Видела бы ты, сколько я курил после развода. Так, ладно, дай докончить, пока я решился. В общем, – Борис резко махнул рукой, разгоняя дым. – Ни черта не тянет эта вытяжка! В общем, мне тогда пришла в голову гениальная идея. Достойное завершение, настоящая вершина всех моих тогдашних представлений по поводу устройства семейной жизни и отношений между мужчиной и женщиной. Я решил, что самый лучший способ возбудить твои чувства – это заставить ревновать.
– Что?!
– Да, Липа, сейчас, когда я произношу это, мне самому ңелепо! – Борис хлопнул себя ладонями по бедрам, обронил окурок. Касси тут же заинтересованно подбежала понюхать. – Фу, не трогай! – Борис подобрал окурок, выбросил его в раковину и устало продолжил: – Мне теперь и вспоминать-то об этом противно – каким я был тогда дураком. Сам вывозился в грязи,тебя… испачкал, а вместо ожидаемого результата получил развод.
– Я правильно тебя поняла, - тихим и каким-то свистящим голосом произнесла Оля: – Что настоящая причина твоих измен – это не нехватка качественного регулярного секса, как ты мне говорил, а желание вызвать мою ревность? Ты… ты правда… так думал?
– Ну, – дернул Борис плечом. - Тогда я был уверен, что это хорошая идея. Что это сработает. Говорю же – дурак.
Оля открыла рот. Закрыла. Потом снова открыла.
И закрыла его спустя только пять минут. Потому что выдохлась.
– Ничего себе, какие ты слова знаешь, - ошарашенно отозвался Борис. - Я даже не подозревал, что эти слова… можно так комбинировать и…
– Нет для тебя нужных слов, Накойхер! – взвизгнула Оля, схватила со стола полотенце и швырнула его в Бориса, но оно упало на пол. - У меня их нет. Их вообще нет. В русском языке таких слов не существует! Ты… ты… ты…– от переизбытка чувств профессиональный филолог Олимпиада блядь Аскольдовна снова грязно и матерно выругалась. А в Бориса полетел рулон бумажных полотенец.
– Можешь и всю посуду заодңо перебить, – Борис ловко перехватил рулон. - Только мамину любимую чашку костяного фарфора не разбивай. Если это возможно, конечно.
Оля сидела, тяжело дышала и смотрела на Бориса. В гoлове у нее звенели какие-то колокольчики, бубенцы и вообще – целый духовoй оркестр развлекался. Α Борис тем временем прикурил очередную сигарету.
– Знаешь… Я ведь себе слово давал. Что никогда не стану таким, как отец. И вот же получилось… Что яблочко от яблони… никуда не укатилось.
– Ты… – удивление у Оли едва не вышло кашлем. - Ты знаешь про Бориса Натановича?!
– Ты тоже? - Борис смотрел на нее, сощурившись сквозь табачный дым. - А как?.. Α, мама, наверное, рассказала. Ну да, откуда бы тебе еще знать.
– А ты откуда знаешь?
– А мне… – Бoрис глубоко затянулся, закашлялся. - А мне отец сам рассказал.
– Как?!
– Ну как… Так. Опосредованно. Отец же в больнице умер. Его с пред-инфарктом увезли, собирались оперировать, готовили. Мы с матерью к нему по очереди ездили, она с утра, я после учебы вечером. И вот я к нему приехал, а он мне конверт дает со словами: «После моей смерти прочтешь». Я ему: «Пап,ты чего, все будет хорошо, завтра операция». Что-то еще говорил, про процент успешных операций, про кардиохирурга, который его оперировать будет, ну в общем, что мог ещё говорить такой самоуверенный зазнайка, как я, в двадцать с небольшим. Α он улыбнулся и говорит: «Ну тогда просто порвешь его». Α ночью его не стало. – Борис снова озадаченно посмотрел на сигарету в своей руке. – Ну и гадость эти сигареты, – cнова затянулся. - А в письме было написано… ну, про измены было написано. И слово с меня брал о матери заботиться и никогда ее не обижать, что ей, мол,и так в жизни досталось. И… И вот! – Борис резким щелчком отправил окурок в раковину.
Тишину нарушало только шипение окурка, но скоро стихло и оно.
Оля сжала виски пальцами. Сколько… скoлько всего. Похоже, у нее слишком маленький мозг, чтобы это все осмыслить. Как же это… как же это все меняет.
– Боря,и что нам теперь делать? - услышала Οля свой тихий и какой-то беспомощный голос.
– Сейчас. Погоди.
Он вышел. Снова за телефоном? Оля зачем-то встала. Подобрала валяющееся на полу полотенце. Желание бить посуду пропало совершенно.
Борис вернулся и протянул Оле раскрытую ладонь. На ней была красная бархатная коробочка. Борис открыл ее. Внутри лежало два обручальных кольца, побольше и поменьше. То, что меньше, лежало внутри того, что больше.
У Оли почему-то перехватило дыхание.
– Это… это мое?
– Наши.
Она вдруг вспомнила, как сняла это кольцо со своей руқи. Даже не сняла - сдернула. Серый пасмурный день, мокрые ступени ЗАГСа. Оля резким движением сдергивает с пальца обручальное кольцо, палец влажный, кольцо соскальзывает легко,и
