— Весь мир ответственнен за наше угнетение так же, как и за свое самоуничтожение.
— Но мы… — начала она и тут же оборвала себя, когда поняла, что сказала лишнее.
Теперь она сама оказалась внутри ситуации. Несмотря на то, что все эти годы не зависела от того, что ее окружало, она вдруг почувствовала себя «заинтересованной стороной».
— Так вы сионистка? — поинтересовалась у нее Жозетта.
— Нет.
— Но вы из евреев?
«Из евреев». В устах Жозетты Карами это прозвучало много хуже, чем если бы она просто спросила: «Вы еврейка?»
— Да, — ответила Саша.
— В самом деле или в том же смысле, как я принадлежу к палестинцам?
— Настоящая еврейка. И по духу, как вы палестинка, и по крови.
— Понимаю.
— Все, что я хотела сказать, это то, что евреи не убивали невинных людей, чтобы привлечь внимание к своим собственным проблемам. Даже когда шли на самопожертвование.
— В таком случае мы научились этому у них. Возможно, они бы тоже пошли до конца, если бы оказались в нашей ситуации. И вся наша нынешняя агрессивность только компенсирует прошлую пассивность.
— Однако есть сопротивление и есть бессмысленное насилие вроде того, что случилось в Риме.
— Мы боролись мирными средствами до тех пор, пока нас не загнали в угол.
Однако это уже были слова, которые успели намозолить глаза с плакатов. Надоевшие от бесконечных повторений примитивные лозунги… Сашу поразило другое: чем больше женщина говорила о насилии и войне, тем становилась холоднее, спокойнее и увереннее в своей правоте.
— Насилие — это крик боли нашего народа. Ко всему другому мир глух. Только благодаря насилию люди не забывают о том, что происходит на нашей земле, и есть надежда на справедливость. — Жозетта огляделась. — Еще кофе? — С недовольным видом хлопнула в ладоши. — К сожалению, отсутствует наш кофейщик. На его долю выпало испытание, — сказала она без дальнейших разъяснений.
Появился Талил. Он нес поднос с двумя крошечными чашечками, наполненными густым кофе.
— Шукран, — сказала Жозетта и снова обратилась к Саше.
— А где же кофейщик? — спросила Саша.
— Лечится после того, как в него стреляли неподалеку от дома его родителей в Иордании.
— А кто его хотел убить?
— Вот вам живой урок нашей революции, — спокойно сказала Жозетта. — Нам сообщили, что это была группировка Абу Нидаля. Заметьте, всякий раз, когда на жизнь палестинцев покушаются, нам говорят, что это группировка Абу Нидаля. — Она вздохнула. — Понимаете, евреи используют Абу Нидаля, чтобы убивать наших людей. Или даже сами убивают своих, чтобы получить предлог для начала войны.
Рассудок Саши восстал против того, чтобы искать опровержения этой зацикленной логике.
— Программа, которую мы собираемся снимать, называется «Семья», — сказала Саша, меняя предмет беседы. — Может быть, поэтому нам лучше поговорить о ваших отношениях с мужем?
Короткая пауза.
— Мой муж — фаталист, — начала Жозетта. — Это означает, что его жизнь может закончиться в любой момент, и он это понимает. Поэтому ему нужно, чтобы мы всегда были рядом.
— Разве вас это не пугает? Не пытались ли вы изменить его убеждения?
— Все наше существование посвящено борьбе. — В голосе Жозетты слышалась покорность судьбе. — Повлиять на наши чувства или изменить убеждения невозможно.
— Но, может быть, есть что-то еще, что связывает вас? Что-то еще, о чем вы разговариваете? Что-то еще, что заботит вас?
— Если вы пытаетесь игнорировать какое-то явление, то это не значит, что оно перестало существовать. У нас есть наше предназначение. Мы нужны для того, чтобы мир не забывал о проблемах палестинского народа.
Чтобы интервью не ушло в песок, превратившись в пустые дебаты, в которых Жозетта будет говорить о своем — о целях, усвоенных от Тамира Карами, а Саша — о своем, требовалось отыскать общую точку соприкосновения.
— Чисто по-женски, не возникает ли в вашей душе протест против насилия? — спросила Саша.
Однако еще до того, как она услышала ответ, было ясно, что уловка не сработает. И Жозетта дала ей это понять.
— Когда вы задавали этот вопрос, — поинтересовалась Жозетта, — вы, конечно, имели в виду насилие, исходящее от нас, не так ли?
— Вероятно, — пробормотала Саша. — В общем, да.
— Тогда, пожалуй, нам нужно побеседовать о моих отношениях с мужем, — сказала Жозетта. — Это будет понятнее телезрителям. — Она сделала паузу. — Об остальном лучше говорить с Тамиром. Его объяснения куда доходчивее моих.
Им обеим такое разграничение вопроса пришлось по душе, и обе вздохнули с облегчением. В противном случае каждая ощущала бы себя на чужой территории.
— Как вам удалось полюбить его с такой силой, что вы отбросили все остальное? — спросила Саша.
Первый толковый вопрос с самого начала беседы. Ну же, давай, думала она, помоги мне понять, как все это у вас началось. Такая страсть, такое наваждение, незаметно перешедшее в совершенную покорность и самопожертвование, что ты, черт тебя возьми, забыла, кто ты есть… Как выразилась ее мать, Елена Вилленев? «Кошки тоже бывают не слишком разборчивы». — Я полюбила его, как только увидела.
— Вероятно, из-за необычайной физической привлекательности?
— Здесь было что-то большее.
— Что же может быть больше — особенно вначале?
— Ну, как будто, я знала его всю жизнь. Не только в этой жизни, но и в какой-то другой. Как будто до него никого не было, и я ждала только его.
— И вас не испугало чувство такой силы?
Жозетта холодно улыбнулась.
— Жизнь вообще опасная вещь, разве нет?
— У одних жизнь опаснее, чем у других.
— Воображаемый риск может возбуждать больший страх, чем риск реальный.
— Несомненно, — согласилась Саша. — Итак, ваша любовь становилась все сильнее и вы все больше впитывали убеждения вашего мужа? Вы прониклись его идеей?
— Нашей идеей.
— А вас никогда не удивлял тот факт, что будь ситуация немного другой, ваша жизнь тоже сложилась бы иначе. Не было такой мысли, а?
— Такие мысли — непозволительная роскошь.
— Иногда и самопожертвование — роскошь, — сказала Саша и увидела во взгляде Жозетты раздражение.
— Скажите, — проговорила Жозетта, — а вы никогда не испытывали абсолютное слияние с другим человеком?
— Я выбрала карьеру, — уклончиво сказала Саша, которая не была готова к тому, чтобы залезали в ее душу. — А может, карьера выбрала меня. Иногда мне кажется, что работа — это тюрьма.
— У каждого человека своя тюрьма, — заявила Жозетта.
Она должна была вернуться в отель, чтобы позавтракать с Берни. Проезжая мимо белых отштукатуренных домов с плоскими крышами, вниз по мощеным булыжником улицам, продуваемым ветром с моря, мимо длинных торговых рядом с разнообразием свежих фруктов, Саша продолжала думать об одном и том же. Неужели, в конце концов и она из той распространенной категории женщин, которые до самозабвения отдаются своей страсти к мужчине? Нет, не может быть! Наваждение и страсть Жозетты Карами к мужу — это что-то совсем другое. Ее собственные отношения с Гидеоном не касаются политических убеждений, друзей и семьи. Даже чувство опасности, которое преследовало ее поначалу, теперь исчезло, как дым. И уж теперь во всем, что касается любви, она собаку съела.
