Ее слова бьют наотмашь. В них столько боли, столько разочарования…ненависти.
— Яночка, ну ты чего, — мама в шоке, пытается удержать Белецкую, которая рвется не понятно куда.
— Уходи!!! Не смей ко мне приближаться!
Я вздрагиваю от ее слов, как от ударов. Мне больно дышать.
На шум в палату прибегают медсестра и врач. Он сразу понимает, кто стал причиной срыва пациентки и строго приказывает:
— Молодой человек, выйдите из палаты.
А я не могу. У меня ноги к полу приросли. Меня в клочья рвет от страха, что это конец.
— Идем немедленно!
Я с трудом понимаю, что это мать схватила меня под руку и буквально волоком тащит в коридор.
У меня в ушах все еще звенит Янкин крик: уходи! Она уверена, что это моих рук дело. Что это я разболтал ее секрет. Предал ее.
— Что ты натворил? — шипит родительницы, бесцеремонно заталкивая меня в первый попавшийся пустой кабинет, — что, мать твою, ты опять наделал?!
— Ничего.
— Не смей врать! — хватает меня за грудки и встряхивает, как бездомную дворнягу.
— Да не вру я! — вырываюсь и отхожу к стене, на ходу пиная стул, попавшийся под ноги. Меня колошматит так, что зуб на зуб не попадает.
— И как, прикажешь, тебе верить?
— Не хочешь, не верь.
— Только не включай снова бешеного быка, Максим! Мне надо роазобраться в том, что происходит!
— Я не включаю, — устало тру лицо руками, — Я вспылил тогда. Извини. Просто ты так говорила про отца…
— Отец? — шипит она, — о да, твой отец просто святой! Про него нельзя и слова плохого сказать, да? Ты грудью на его защиту всегда встаешь.
— Мам, не начинай, а? — я не хочу снова ругаться. И так тошно.
— Давно пора начать, дорогой. Я все берегла тебя, откладывала. — Она, не стесняясь, стаскивает с себя кофту и остается передо мной в одном белье.
— Что ты творишь?! — резко отворачиваюсь.
— Смотри на меня, Макс! Смотри, твою мать, — дергает за рукав, заставляя обернуться, — видишь эти шрамы? Видишь?
Указывает на россыпь круглых пятен, покрывающих ребра и живот.
— Вижу!
Сто раз видел, когда на реку ходили или отдыхать ездили.
— Я тебе всегда говорила, что это несчастный случай. Брызги смолы. Так вот ни хрена подобного! Это папаша твой конченый с своими дружками сигареты об меня тушили! Вот это, — тыкает пальцем в побелевший рубец на боку, — он меня толкнул на стеклянный стол. А твои шрамы? Думаешь, это хулиганы постарались? Нет! Это он, по пьяни, внезапно решив, что я тебя на стороне нагуляла, вырезал слово «ублюдок».
Обрывки воспоминаний, таких гадких, что меня реально тошнит, пробиваются яркими вспышками наружу.
Маленький я, виснувший на ногах у отца, умоляющий прекратить его издеваться над матерью. Потом я же вишу на нем, умоляя не уходить, а он отшвыривает меня на пол и хлопает дверью так, что с потолка сыпется побелка. Больше ничего. Темные провалы вместо четких картин.
— Почему ты его не остановила? Не ушла? — сиплю я.
— Думаешь, я не пыталась? Пыталась, еще как. Только не вышло ни хрена. Он шантажировал меня, запугивал, и ему все с рук сходило. Потому что свидетелей не было, никто никогда ничего не видел. И мое слово было против его денег, — лупит злыми словами, вываливая всю неприглядную правду, — Я ведь даже разводилась с ним. Представляешь? Только он сунул кому-то на лапу, и после развода тебя с ним оставили, лишив меня всех прав, а папаша твой потом звонил каждый вечер, и включал связь на громкую, чтобы я слышала, как ты ревешь. И знаешь что? Я на пузе обратно приползла, умоляя принять меня обратно.
Я сейчас буду блевать.
— Почему я этого не помню?
— Ты тоже с лестницы падал. Так же как Яна. У тебя была черепно-мозговая, и после нее многое стерлось из памяти. Я…я не хотела, чтобы ты жил в страхе, и не стала рассказывать, что творил отец. Он к тому времени какую-то бабу на стороне нашел и охладел, перестал замечать и меня, и тебя. Я сочиняла сказки, что папа много работает, сильно устает. — она немного смущенно натягивает кофту, приглаживает волосы, — Мне хотелось подарить тебе хоть какое-то подобие нормального детства. Но, видать, я сильно перестаралась, раз у тебя такие розовые очки. Прости.
Очки только что разбились. Вдребезги. Осколками впиваясь в мозг.
— Потом у него новые друзья появились. С ними он пристрастился к картам и выпивке, — продолжает она, бесцельным взглядом уткнувшись в одну точку, — Иногда неделями дома не появлялся, но продолжал держать меня на крючке. Угрожал отправить тебя в детдом на другом конце страны или в колонию, для малолетних. Я терпела, ждала, когда этот ублюдок просрет все свое состояние, доставшееся от родителей. Растеряет все свои связи и власть, останется на дне. И когда это, наконец, произошло — ушла, и тебя смогла утащить. Хотя ты уже совершеннолетний был и вполне мог остаться с ним.
Она отходит к окну, упирается в подоконник руками и смотрит на небо, а я пытаюсь переварить то, что услышал.
— Я понимаю, что тебе хреново это слышать…но…Твой отец — чокнутый ублюдок. Жестокий, беспощадный, больной на всю голову. Я больше не могу допустить чтобы ты идеализировал его, тянулся за ним и мечтал стать таким же.
— Я не такой, — хриплю. Меня трясет и по щекам градом катятся слезы.
— Что ты сделал с Яной?
— Ничего, мам. Ничего. Клянусь.
— Тогда почему она так реагирует на тебя?
— Она думает, я ее предал. Разболтал всем о ее…проблеме.
— О дислексии?
— Ты в курсе?
— Да, Слава мне давно об этом рассказал.
Я не удивлен. Между ними полное доверие. Такое, какого уже никогда не будет между мной и Белецкой.
— Ты действительно разболтал?
— Нет. Никому ни слова не сказал. Я понятия не имею, как они об этом узнали.
— Так выясни. Чтобы было чем оправдываться перед Яной. Вы должны помириться. Я не хочу, чтобы мои дети стали врагами.
— Выясню, — я готов на все чтобы узнать правду, даже если придётся подвесить Меньшова и Левину вверх ногами и трясти до посинения.
— Пока не приходи сюда. Понял?
— Но…мне…надо…я хочу ее видеть, — у меня такое чувство, будто мне руки вырывают.
— А ты думай не о своих хочу, а о том, как лучше для нее. Не суйся к ней, пока она лежит в больнице. Не усугубляй. Ты понял меня, Максим?
* * *
Я иду в клуб к Семену
Перед глазами черная пелена с кровавыми всполохами. Я не вижу людей, только силуэты. Не различаю отдельных слов — только разноголосый шум.
Я здесь не просто так. Не ради гулянки, девок и прочих радостей. Я ищу Меньшова.
Точно знаю, что этот урод где-то здесь — час назад он выставил фотку с пафосной надписью: отмечаем торжество справедливости. Нетрудно догадаться о какой справедливости идет речь.
Я рыщу по залу, высматривая его морду и с каждым мигом все сложнее себя контролировать. Янка там в больнице, опутанная проводами, в гипсе, а здесь всем насрать, все развлекаются.
На шее виснет какая-то девица, со словами:
— Красавчик, я тебя помню. Покажи свои крылья.
Я показываю средний палец и иду дальше. Мне нужен Ден.
Я нахожу его в уединенной кабинке на втором этаже. Он сидит на низком диване, разметав руки по спинке, а у него на коленях Левина. Она страстно облизывает его лицо, не забывая вилять задницей. Золотистое платье задрано так, что видна ажурная кромка чулок.
Я не удивлен. Вообще ни капли. Эти две подлые твари просто созданы друг для друга. Молча подступаю к ним, хватаю Левину за шкирку от отшвыриваю в сторону. Она неловко валится на пол, по паучьи некрасиво вскидывая ногами.
— О, а вот и Макс! Как дела? Как сестренка? — Денис изрядно накативши. Хмельной взгляд, заплетающийся язык и вялые мозги, которые не понимают, что сейчас лучше заткнуться.
Вместо ответа я бью. Со всего маха. Под кулаком что-то хрустит. То ли нос, то ли зубы. Денис хватается за лицо и воет
— Сука! — через пальцы бежит кровь.
— Я тебя предупреждал, чтобы ты не смел к ней соваться! Чтобы оставил в покое!
