— А Джойс, привыкший к удовольствию видеть ее ежедневно и проводить с ней время, даже не замечал, что она постепенно становилась все нежнее с ним.
Дело было под вечер. Старик Рункль уехал в Эксетер хоронить сестру, свою единственную родственницу. Джойс один был в лавке, занятый разборкой книг, доставленных утром. Они были сложены грудой у входа, загораживая собой дверь, сквозь которую свет догоравшего дня скользил по аккуратно уставленным книгами полкам. Над головой его горел газовый рожок. В лавке было жарко, работа пыльная; Джойс снял пиджак и воротничок и засучил до локтей рукава фланелевой сорочки. Макулатуру он швырял прямо на пол, чтобы затем выставить ее в наружном ларе, на полках, где все книги продавались по два или по четыре пенса. Стоящие книги заносил в каталог и выставлял на них цену. Более ценные, в дорогих переплетах, или очень редкие, обметал метелочкой из перьев и откладывал в сторону, чтоб потом показать их старику. По временам у него не хватало места; тогда он забирал целую груду книг, придерживая их подбородком, и относил их на полку, где было свободное место. Затем он снова принимался за работу.
Неожиданно дверь комнаты, соседней с лавкой, отворилась, и в ней появилась Ивонна. Джойс остановился с обтрепанной книгой в руке, в облаке пыли, окружавшей его, словно дымом кадильным, и сердце его радостно дрогнуло. В ярком свете газа, бившем ей прямо в лицо, она была такая свеженькая, так мила в своем чистеньком передничке.
— Чай готов, — сказала она.
— Дайте мне покончить с этим, — сказал он, указывая на горку книг, — тогда я приду.
Она кивнула головкой, шагнула вперед и взяла в руки огромный том.
— Что за нелепый вздор! — выговорила она с надменной гримаской, перелистав несколько страниц.
— И кому может понадобиться такая книга?
— Вы лучше положите ее, если не хотите перепачкаться в грязи.
Ивонна бросила книгу и с комическим ужасом посмотрела на свои запачканные руки.
— Какая гадость! Почему вы мне раньше не сказали?
Джойс засмеялся. Это было так похоже на Ивонну. И когда она ушла, еще раз напомнив ему о чае, он все еще улыбался.
Они жили очень уединенно, и все же сладко было так жить, как брат с сестрой. Почему бы этой жизни и не длиться вечно? Ему почти не приходила в голову мысль о перемене. Теперь, когда скромный заработок был обеспечен ему, и Ивонна, со своей стороны, кое-что зарабатывала уроками пения, нужда уже не так их донимала.
Это был один из его хороших дней, когда влияние солнечной души Ивонны «разгоняло призраки прошлого» и озаряло темные бездны его души. Позабыв о тюрьме и о том, что он отверженец, он мурлыкал себе под нос песенку и думал только об Ивонне, ожидавшей его за чайным столом.
У входной двери раздались чьи-то неуверенные шаги. Джойс подумал, что это вернулся мальчишка-рассыльный.
— Чего это ты ходил четверть часа, когда всего только надо было завернуть за угол? Пожалуйста, другой раз чтоб этого не было! — крикнул он, не оборачиваясь.
Вошедший нетерпеливо кашлянул. Тогда Джойс сообразил, что это покупатель. Вскочил, начал извиняться и, так как уже совсем стемнело, восковой свечкой зажег второй рожок.
Затем взглянул на вошедшего и отшатнулся в изумлении; тот, в свою очередь, с изумлением смотрел на него; и так они стояли некоторое время, растерянно уставившись друг на друга. На посетителе была одежда епископа, это был Эверард Чайзли. Он вгляделся в грязного, перепачканного пылью Джойса и презрительно скривил губы. Этот взгляд уязвил Джойса в самое сердце. Он вспыхнул и вызывающе выпрямился.
— Вы — последний, кого я ожидал встретить здесь, — надменно молвил епископ.
— А вы — последний, кого я здесь желал бы видеть, — был ответ.
— Без сомнения. Но, раз мы уже столкнулись, я имею сказать вам только одно. Я проследил мадам Латур вплоть до этого дома. Где она?
— Здесь — наверху.
— В этой… — начал епископ, озираясь и не находя подходящего слова для выражения своего отвращения.
— …Лачуге? — подсказал Джойс. — Да?
— И под вашей опекой?
— Под моей опекой.
Губы епископа дрогнули, пот крупными каплями выступил у него на лбу, мука засветилась в глазах.
— Неужели у вас хватило низости… — начал он дрожащим, хриплым голосом.
Но Джойс не дал ему договорить. С гневным жестом он воскликнул.
— Остановитесь! Она чиста, как звезды. Не смейте сомневаться в этом. Я говорю это вам ради нее, не ради вас.
Епископ глубоко втянул в себя воздух и отер пот со лба. Джойс принял его молчание за недоверие.
— Если б я был так низок, разве стал бы я разубеждать вас? Не все ли мне равно было бы, знаете вы это, или нет? Я ответил бы вам: «да», и вы ушли бы отсюда, и я больше не увидел бы вас.
Заложив руки в карманы, он смотрел на своего кузена. В душе его поднималась вся горькая ненависть парии к представителю касты, унизившей его и отрекшейся от него; вдобавок, он сознавал, что в данный момент его позиция выше и достойнее.
— Я вам верю. О да! Я верю вам, — поспешно ответил Эверард. — Но почему она здесь? Почему она дошла до этого.
— Вашему высокопреподобию не следовало бы предлагать такие вопросы.
— Я вас не понимаю.
— Мне кажется, это довольно ясно. — Джойс пожал плечами.
Его насмешливый тон показался епископу циничным.
— Вы хотите сказать, что сумели подольститься к мадам Латур и она содержит вас? — выговорил он с гримасой отвращения.
Джойс засмеялся невеселым смехом.
— Послушайте. Надо нам как-нибудь понять друг друга. Я — преступник, а вы — епископ англиканской церкви. Может быть, Бог, в которого вы верите, удостоит рассудить нас. Женщина, которая была вашей женой, обратилась к вам, когда она была больна и без гроша, вы не сочли нужным откликнуться на ее призыв. Я же нищий, отверженец, взял ее к себе, дал ей приют, позаботился о ней и берег ее, как священный залог. Кто же из нас двоих выполнил волю Бога?
Эверард уставился на него широко раскрытыми от волнения глазами.
Вошел посетитель с книгой, выбранной им в ларе снаружи. Джойс подошел к нему, взял деньги и вернулся на прежнее место.
— Никакого призыва я не получал.
— Нет, получили. Через меня. Она была слишком больна, чтобы писать самой.
— Когда это было?
— Год тому назад, в прошлом ноябре.
Эверард подумал минутку и вдруг вспомнил. Лицо его приняло глубоко сокрушенное выражение.
— Прости меня, Боже! Я бросил ваше письмо в огонь нераспечатанным.
— Можно узнать, почему? — спросил Джойс, невольно радуясь унижению своего кузена.
