– Дед! Ты умора!
– Почему? Почему?
– Знаешь, – сказал он Лизоньке, – переезжайте сюда насовсем. С продуктами у нас все-таки лучше… С работой тоже устроитесь… Зачем мне одному эта квартира? Подумай!
Роза прямо вцепилась в эту идею. Только так, только так! Но на первом же этапе им пообломали рога. Эдик не считался родственником, тем более отцом, нигде это не было записано, значит, и нельзя ей к нему ехать. Мало ли кто к кому захочет? Это ж такое начнется! Тем более если речь идет о праве на Москву или Подмосковье. Праве!
«Ну и черт с вами со всеми, – думала Лизонька. – Будем жить все поврозь. Эдик, действительно, не отец… Чистая правда, так что нечего вокруг него гнездиться. Правда, Жорик хоть и сын, но гнездиться сам не хочет… Он внедрился в свою Камчатку, и… «Знаешь – не надо! Не надо мне вашей цивилизации… Слышишь ударение? Я его делаю на «вашей». Так все и расползлись… Никто никому ничего не должен.
А потом пришло это приглашение из Канады. На Розу, на Лизу, на Анюту.
– И думать об этом не хочу, – сказала Лизонька. – Мне в Мытищах жить не положено, а уж уехать в Канаду! Глупый человек, он что, совсем ничего не понимает? Совсем?
Роза молчала. Вертела в пальцах письмо, стучала глянцевым уголком по столу. Лизонька в Москве была со своими книжными заботами, – у нее выгорало дело в центральном издательстве с книжечкой, и она, если уж говорить совсем честно, испугалась, не помешает ли ему это дурное приглашение. Ведь работают же в полную мощь специфические организации, значит, узнают те, кому все надо знать? Даже пришла гадкая мысль, не проконсультироваться ли с Василием Кузьмичом, как обезопаситься от глянцевого письма, в котором столько лишних для нашей жизни нежных слов – доченьки мои, внученька, живу для того, чтоб любить вас… Вот так черным по белому, а точнее – темно-синим по розовому была начертана эта странная для понимания цель: живу, чтоб любить. Очень как-то неубедительно, потому что верить такому нельзя. Ты где был раньше? Когда мы голодали после войны, когда в струнку тянулись, чтоб выучиться? То-то… Сейчас говорить легко… Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов. Это о чем я? О содержании мыслей, подумала Лизонька. Мысли мои такие – не человеческие, арифметические. Ну, не так у него, иначе, совсем по-другому – так что? Если я не хочу это понять, то кто же его поймет? Я не его не могу понять, я не принимаю формулировку: живу, чтобы любить. Она, эта формулировка, мне слишком широка. Я в ней болтаюсь, как не в своем размере. Потому что для нас (или только для меня?!) любовь никогда не была целью. Она не была и средством. Господи! Господи! Что же для нас (для меня, для меня!) любовь? А! Поняла! Как просто… Это единственный пока способ скрасить жизнь. И ничего больше. С любовью, ну, как-то цветней, что ли… А если с ней начинаются трудности, то тогда не надо ее, товарищи, если еще маяться и с любовью… Боже, о чем я? Как же с ней не маяться? Это же всегда страх, а вдруг разлюбит, а вдруг, не дай Бог, с ним, с ней что случится?.. Вот до таких чувств допускать не надо, это лишнее. Атмосферный столб не должен становиться тяжелее, а стал – сбрось его с плеч. Не надо любви. Не надо. Нам (мне?) так легче. Мы (я) не для нее появляемся на свет. Мы появляемся на свет… Интересно! Интересно! Зачем? А вот зачем? Мы (я) появляемся на свет, чтобы доказать: человек – существо с неограниченной приспособляемостью. Все способы унижений. Все способы умертвлений. Все степени голода. Холода. Жизнь в грязи. В вони. Существование на дыбе. На колу. Пребывание в массовом психозе. Ослеплении. Одурачивании. Нарушении всех правил биологии. Морали. В поглощении тухлого мяса и лжи. О Боже мой, Боже… Это все мы… Попробуйте вставить сюда любовь, ну попробуйте, хотя бы для смеха. Как? Получается? Ее – любовь – вынули из эксперимента. Таково условие – без любви. Эти люди – мы! – могут жить и выживать без нее. Такая порода. Славненькая такая породочка, существо с бесконечным числом присосок к жизни, способно зацепиться за любой голый камень и выжить, и родить подобного себе с еще одним лишним присоском – на другие виды камней. Вот для чего мы все. Универсалы биологического вида. Да! Кстати! С четко отлаженной саморегуляцией количества. Уничтожение собрата – способ выживания. А вы мне про любовь? Не смешите. Советский простой человек, между нами говоря, не смешлив. Он серьезен. Он очень серьезен. Ему не до смеха.
– Нам путешествовать поздно, – сказала Роза. – Пусть едет Анька. И попробуй со мной не согласиться! – закричала. – Только попробуй!
Лизонька хотела спросить: а ты не подумала о том, что Анька может не захотеть вернуться? И вдруг четко осознала, именно осознала, потому что чувства были смятенные, путаные, не чувства, а клубок противоречивых, злых, ненавидящих змей, – мысли же были на редкость ясные, черно-белые, так четко прорисованные, что было видно, как петелечкой, тонкой и дрожащей, тянулось тягучее бесконечное, как гудок отправлении – у. Пууусть! И одновременно, как выстрел над ухом, до полной глухоты, которая в какую-то секунду уже воспринимается и как слепота, и даже как полная смерть: пусть! пусть!
Пришлось мотнуться на родину, в тамошний загс, чтобы найти документы, подтверждающие родственность с Иваном Сумским. От поезда до поезда успела заглянуть в старый свой двор. Все там было уже не так. Рукастый оказался хозяин. Не чета дедуле и бабуле. Вместо летней кухни стоял у него кирпичный гараж, а свою кухню он приставил к дому, и была она тоже кирпичная и мощно лидировала во всем дворе. Получалось, что старенькая хатка просто нахально приткнулась к новой кухне, которая и не кухня вовсе, а движущая сила всего хозяйства. Вперед и выше! Хозяйка – желтая, худая, – как-то тяжело, натужно носила свое легкое, почти детское тело с кирпичика на кирпичик, которые елочкой лежали на дорожке. Она не могла сразу вспомнить Лизоньку, но все-таки вспомнила, пригласила во двор, пододвинула табуретку, сказала, что болеет желудком, скорей всего, от проклятой тутешней воды, такая жесткая, глотаешь, глотаешь, а в животе сразу возникает камень, у вас, в Москве, конечно, фильтры, а тут кто нас за людей считает, чтоб делать нам хорошее? Поговорили о снабжении, ну что вы делаете с мойвой, ну я ее парю в духовке с луком, под гнет кладу в рассоле, кошка ее, конечно же, не ест, что она, дура, но у кошки есть возможность выбора. Поверите, раньше не ловила сучка мышей, а теперь – будь здоров, такая стала охотница. Ну, а у человека какой выбор? Свинина с салом в ладонь или мойва. Ну? Конечно, у вас там не то, а мы разве люди? А в моем случае? Если больной желудок? Молоко аж синее, если у хозяек, или химическое – тоже камнем в желудок – в магазине.
