– А теперь… Нет. Для этого мне нужна ты. Короче, теперь я принадлежу только тебе, Лиза. Со вчерашнего дня.
– Недолго, – заметила я. И расхохоталась. Я смеялась, понимая, что это совершенно недопустимо. Невозможно. Неуместно. Оскорбительно. Но остановиться не могла. Это была почти истерика.
«Победа, – думала я. – Вот она какова, победа. Я победила. Статуя Свободы напрасно возносит факел над своей головой, вовсе не защищенной острыми и длинными шипами. Демократия рухнула под напором тирании, проникшей из Империи зла».
Но странно – я совсем не чувствовала радости. Только пустоту, горечь и усталость. Ничего больше.
– Перестань смеяться. Успокойся, прошу тебя. На нас смотрят.
Я замолчала. Мне стало что-то совсем грустно.
– Ну вот, сейчас ты снова стала похожа на ангела. Да ты и есть ангел.
– О, Господи, – вздохнула я. – Ну, при чем тут ангелы? Тоже мне, ангела нашел.
– Нет. В самом деле. А кто же ты? И вообще, как твой Сашка сможет жениться, ты думала?
– А в чем дело?
– А где он найдет такую, как ты? Такую добрую, умную, красивую? Необыкновенную?
– Ты же думаешь, что нашел. И я. Вот и он найдет. Каждому – своя. Или свой. Если повезет, конечно.
Мы вышли из темной норы кафе и побрели по набережной – вдоль реки, в сторону Лужников. Солнце висело над самыми липами Воробьевых гор большим красным шаром, и зелень листвы посерела, одетая пурпурным маревом.
Он проводил меня до входа на мост и пошел назад, один – в глубь своего материка. В первый поезд я не села. Не села и во второй, а долго смотрела ему вслед, и когда он пропал из виду, опустилась на скамейку и через стекло станции следила, как быстро скатывается за край холмов раскаленный шар. Да, вот оно, заходит уже, единственное солнце моей победы – неверной, постыдной, мимолетной. Наконец даже узкая полоса света над темными купами деревьев померкла, и я встала. Следующий же поезд увез меня в туннель, и в «Зону» я вернулась в густых сумерках.
Я вошла в темный узкий коридор. Сашки еще не было. Я легла на старый диван, и иссохший от времени дуб устало скрипнул. Скрючившись от тоски, словно от сильной боли, поджав к животу колени, я неподвижно лежала в своей камере. Одиночное заключение началось. Новый срок.
Время, время! Может быть, это я, я сама делаю свой срок на земле таким страшным? Сама запираю себя в эту клетку любви и жду, напрасно жду избавления?
Но как я могу не хотеть того, что хочу? А то, что хочу, мне не принадлежит. Любовь чужого мужа.
Только быть с ним – хотя бы сутки. С утра до утра… Двадцать лет назад я провела с ним одну ночь. Только одну ночь. Но целый год слушалась его, следовала ему – его желаниям, его планам, его обязанностям. Все это время моя жизнь подчинялась даже не ему, а другой женщине, другой, за океаном – любимой. Она была настоящая. А я – Фокси. Так и теперь.
И я лежала на боку, все плотнее сжимаясь в клубок боли, и леденела от мыслей, и горела от желания.
Хотя бы сутки – с утра до утра… Нет, не обманывай себя. Боль расставания не стала бы меньше. Только еще острее.
Ну, откажусь. Эти страдания невыносимы. Все равно предельная высота любви – моя. Я была там, наверху. Все поняла. Все узнала. Чего же еще? Откажись. Довольно.
Мобильник пискнул, и я слетела с дивана. Пружины издали протяжный стон, зазвенели и смолкли.
Как я могла бросить телефон в сумке, а сумку – в углу у двери? Как я могла предаться такому отчаянию? Неизвестно еще, кто все-таки победит – ведь что-то должно же зависеть и от меня!
«СПОКОЙНОЙ НОЧИ, МОЯ ЛЮБИМАЯ! МОЯ ЕДИНСТВЕННАЯ! ДО ЗАВТРА.»
До завтра! Ну, конечно, до завтра. И я растянулась на диване. Плед показался уютным и нежным, диван – мягким. Ночь пройдет так скоро. Но завтра… Новый летний день. Куда нам идти? Где укрыться вдвоем?
Был и у меня когда-то дом – не то чтобы совсем мой, но все-таки. Наследственная нора моих стариков – не чужих. Под железной грохочущей от ветра крышей, на набережной, по ту сторону реки, там, куда теперь уходит он. И где он жил в детстве – совсем неподалеку от реки, от моего дома – через короткий и узкий переулок. Тогда он был мальчиком. Но я жила в это время у Зоопарка и ходила на Новую территорию, смотрела в узкие янтарные глаза лисицы – Vulpes vulpes. И встречались мы в «Третьей школе», не слишком замечая друг друга. Потом он переехал на другой берег, и, когда я поселилась у своих стариков, мы могли бы встретиться в переулке, или у реки, или на мосту, когда он навещал своих в Обыденском перулке. Но почему-то не встретились. Ни разу.
А, все равно было уже поздно. Женщина-Судьба давным-давно раздала карты, и игра не началась – продолжалась. Нет, не выиграть мне. Карты достались плохие, да и как могло быть иначе? Ведь колода была крапленая. И наш год – тот, двадцать лет назад, между двумя днями св. Татианы – я проиграла вчистую. А сейчас, помня прошлое, лучше скорее бросить. Ведь карты из той же колоды. Но… Нет, не могу.
Как хорошо, что лето, и такое жаркое. Одно у меня пристанище – лес. Это мой настоящий дом. Что ж, в него и вернуться. Только и этот дом – мой ли?
Фокси, Фокси… У меня в твоем Трехдубовом лесу и норы своей нет. Именно теперь нет. И что будет дальше? Что с нами будет дальше, моя Фокси?
* * *
Заливной луг поднял к июньскому небу копья и стрелы своей зеленой рати – рогозов и хвощей, осок и злаков. Все гудело, звенело, росло, питалось и множилось.
Митя шел вниз, к реке, по белой от солнца дороге. Ноги в рваных сандалиях тихо ступали в мягкую серую пыль – персть земли. За ним, то труся по дороге пята в пяту, а то галопом вырываясь вперед, играя и прячась в высоких травах, следовали волки. Весь выводок. Вся семья.
Казалось, река лежала в своих берегах неподвижно, по-летнему лениво, чуть пошевеливаясь. Митя сел, опершись спиной о шершавый сосновый ствол, как он любил делать в этом месте над плесом, и стал смотреть в воду.
Она неслась стремительно. Темные струи то скручивались узлами водоворотов, то распрямлялись, светлели, словно деревенская девушка мыла в реке косы.
Митя вспомнил Алису, ее золотые пряди и струи пламени в зеве печи – белые, перевитые узкими огненно-рыжими языками. Какая страшная зима… Зима, в которую он чуть не погиб. Девушка, из-за которой он чуть не… Страсть, из-за которой… Жестокость, из-за…
Волки входили в воду – осторожно, сперва только пробуя воду, пристально вглядываясь в дно, потом погружались по брюхо, выскакивали, делая вид, что испугались, поднимая тучи брызг и мотая головами, открывали в улыбке молодые сверкающие зубы.
Митя разделся, связал штаны и рубаху в узел, стараясь, чтобы не выпали сандалии, поднял руку с одеждой над головой и сперва пошел вброд, потом поплыл, позволяя реке сносить его к другому берегу.
