— Ты скоро встретишь его снова, — отвечаю я. Бросаюсь вперед, и мой клинок в считанные секунды оказывается у его горла. — Очень глупо с твоей стороны приводить меня сюда, думая, что ты выберешься живым.
Он смеется, его кадык давит на крючковатый край ножа.
— Ты всегда переоценивал собственную значимость. Именно это позволило мне так легко войти в твою жизнь; притвориться бездомным, когда я сидел рядом с баром, где ты работаешь, — он усмехается. — Это также причина, по которой было так легко убедить людей работать на меня.
Мой нож вдавливается глубже в его кожу.
— Мои люди преданы мне.
— Твои люди боятся тебя, — его глаза вспыхивают. — Но я не преследовал их. Я нашел тех, кого обидели. И когда я сказал им, что привлеку тебя к ответственности, захвачу власть и буду обращаться с ними правильно... ну, — он ухмыляется. — После этого все было просто.
— Жаль, — говорю я. — Я так старался уберечь тебя от этой жизни, — тупая пульсация ударяется о мои внутренности. — Мне не понравится убивать тебя.
— На твоем месте я бы вообще его не убивал.
В моей крови поднимается жар, когда я встречаюсь глазами со Старки, красные пятна покрывают его рубашку, а на боку его лица набухает синяк — я предполагаю, что от близнецов. Я бы сказала, что чувствую себя преданным, но правда в том, что со Старки я должен был знать.
Однако все это не имеет значения, потому что все, на чем я могу сосредоточиться сейчас, это на том, что он прижимает пистолет к виску Венди, его палец наготове и на спусковом крючке. Мои глаза впиваются в нее, пробегая по ее лицу, чтобы понять, не пострадала ли она снова. Но она выглядит нормально. Ее челюсть застыла, и она смотрит на отца.
— Сэмми, — Питер выпрямляется, прислонившись к стене пещеры, и снимает с пояса свой пистолет. — Это не входило в план.
Голова Сми поворачивается от того места, где она все еще прижата к моему ножу.
— Планы меняются, Питер. Я сказал тебе, что единственный способ заставить Джеймса пойти на попятную — это подвергнуть её опасности. Ты знал о риске и согласился.
Глаза Венди расширяются, её рот разходится на вдохе.
— Ты что?
— Привет, дорогая, — вклинилась я, мой взгляд переместился на Старки. — Очень приятно слышать, как ты говоришь. С тобой все в порядке?
Ее глаза смягчаются.
— Ты имеешь в виду, кроме пистолета у моей головы?
Я ухмыляюсь, и тело Старки напрягается, его рука перемещает ствол, прежде чем прижать его к ее челюсти.
— Это вам, блять, не шутка, — рычит он. — Отпусти Крока.
Венди вздрагивает, когда Старки упирает пистолет ей в подбородок, и меня пронзает страх.
Ее глаза расширяются, когда она фиксирует свой взгляд на моем.
— Джеймс. Нет.
Старки срывается с места, его рука раскрывает ее челюсть и засовывает пистолет ей в рот.
Ярость поглощает меня, а за ней следует такой ужас, какого я никогда не знал. Потому что, как бы мне ни хотелось содрать кожу с тела Старки и переломать все кости за то, что он вздумал прикоснуться к ней, я нахожусь на полпути через всю комнату.
И я не хочу рисковать ее жизнью из-за того, что он блефует, хотя в глубине души знаю, что это не так
Я облизываю губы, мои пальцы крепко сжимают рукоятку, прежде чем я делаю шаг назад, поднимаю ладони вверх, и нож со звоном падает на пол.
Сми ухмыляется и тут же опускается вниз, чтобы поднять его. Он несколько раз переворачивает его в руках, его глаза впитывают каждую деталь. Оглянувшись на меня, он направляет кончик лезвия в мою сторону.
— Есть еще какое-нибудь оружие, о котором я должен знать? — он оглядывается назад, где сидит Венди, ее щеки мокрые, пистолет Старки все еще во рту. Я тянусь за спину, вытаскиваю пистолет и бросаю его на пол.
Смеясь, Сми поворачивается к Питеру и хлопает в ладоши.
— Что я тебе говорил, Пит? Мальчик влюбился, — он вздыхает, оглядываясь на меня, тянется в карман и достает что-то громоздкое, обтянутое тканью. Медленно, он начинает разматывать ткань. — Чтобы заглушить шум, — он подмигивает. — Для драматического эффекта.
Ткань падает на землю, а вместе с ней и мой разум.
Тик.
Тик.
Тик.
Мои кулаки сжимаются по бокам.
Сми протягивает стеклянные карманные часы, его ухмылка настолько широка, что касается щек.
— Тебе нравится моя новая игрушка? Она почти такая же громкая, как та, которую ты заставил меня выбросить за борт на днях, — он хихикает, качая головой.
Мои легкие сдавливает от шума, в голове мелькают вспышки крокодильих сапог и щелчки закрывающихся дверей, заставляя мою грудь разрываться, а воспоминания распластываться и резать свежие раны.
Он подходит ко мне, пока кончики его ботинок не соприкасаются с моими, поднимает часы и прижимает их к моему уху.
— Ты знаешь, как трудно найти часы, которые действительно тикают? Те, что были у меня раньше, были особенными. Они были точно такие же, как у моего отца, — он хмурится. — Но мне нужно было убедиться, что то, что сказал мне Старки, правда.
Мои руки летят к голове, пытаясь заглушить шум, мои нервные окончания царапают кожу, как тысячи жучков, отчаянно пытающихся выбраться наружу. Красное начинает проникать в мое зрение, дымка приносит ярость и стыд — летучую смесь, которая постоянно живет внутри меня. Мои ладони выстреливают, хватывая рубашку Сми в свои руки, сжимают ткань и поднимают, пока его ноги едва не касаются земли.
— А, а, а, — поет он. — Ты ранишь меня, и он убьет ее.
Я тут же отпускаю его, мое сердце бьется о ребра, пока я борюсь с маниакальными мыслями. Я ненадолго задумываюсь о том, чтобы выхватить у него из рук нож и попытаться отрезать себе уши; все, что угодно, лишь бы прекратить мучения.
Он отходит, тиканье становится чуть менее интенсивным, прежде чем его рука отводится назад и врезается в мою щеку, мое тело падает на землю, когда ноющая боль распространяется по моей челюсти. Он приседает, мой нож свисает между его коленями.
— Я был там в ту ночь, когда ты убил моего отца, — шепчет он. — Я наблюдал за тобой через окна, когда ты взял этот нож, — он поднимает его к моему лицу, проводит им по моему телу, а затем глубоко вонзает его в бок. — И обескровил его на полу.
Жгучая боль вспыхивает в моем туловище, когда он крутит рукоятку, я стискиваю зубы от жжения.
— Ты жалеешь об этом? — спрашивает он.
Мое лицо лежит на грязном полу, но я поворачиваю голову так, чтобы он увидел мою ухмылку.
— Я бы убил его тысячу раз и заставил бы тебя смотреть каждый из них.
Он вытаскивает нож из моего бока, кровь хлещет из раны и пропитывает мою рубашку, моя кожа становится липкой.
— Он должен был стать моим, — говорит он. — Он обещал, что возьмет меня к себе, как только ты уедешь. Он собирался отослать тебя, но потом вдруг передумал, — край ручки ударяется о мою щеку. — И так, я ждал... три года, пока тебе исполнится восемнадцать, а потом ты все испортил.
Медь скапливается у меня во рту, и я сплевываю ее на землю, отталкиваясь, чтобы сесть, моя голова становится туманной от резкого движения. Я прислоняюсь спиной к стене, моя рука тут же прижимается к боку, чтобы попытаться остановить кровотечение.
— Я оказал тебе услугу.
— Ты забрал у меня всё! — кричит он. — Значит, я заберу всё у тебя.
Хотя я уверен, что он хотел, чтобы его слова внушали страх, они приносят только осознание. Потому что я думал точно о такой же фразе. Я представлял ее себе тысячей разных способов, когда представлял свои последние слова Питеру. Смех подкатывает к моему горлу, боль в боку стихает; хотя это ничто по сравнению с разрушительной правдой, что Сми такой же, как я.
А для него я такой же, как Питер.
— Тебе нужна моя жизнь? — я кашляю, кровь бурлит в горле. — Все, что тебе нужно было сделать, это попросить. Она твоя.
Брови Сми опускаются.
— Этого недостаточно, — он идет ко мне, наклоняясь, пока его лицо не оказывается прямо напротив моего. — Я хочу увидеть выражение твоего лица, когда я убью единственного человека, который проявил к тебе любовь.
