и кому составляли композицию. Ну, то есть, я так думаю, надеюсь.
Залесский похлопал себя по карманам и вытащил пачку сигарет. Повертев в руках, сунул ее обратно.
— Тот факт, что Ржевский купил букет и принес его вам, собственно, лишь доказывает его вину. Вероятно, таким образом он хотел создать себе алиби, — словно автомат, отчеканил следователь, вызвав в Наденьке мгновенный шквал эмоций.
— Да как же так?! Время преступления не совпадает с его возвращением. И когда он…
— Послушайте, Надежда Николаевна, мы с вами уже обсуждали все это, — поморщился Залесский.
— В Павла стреляли, его ранили, и значит…
— Ничего это не значит, кроме того, что у нас могло бы быть два трупа. Оружие не найдено. Оно вполне могло принадлежать ему и, скорее всего, лежит сейчас преспокойненько на дне реки. Возможно, осознав содеянное, Ржевский решил покончить с собой. Упал в воду. Инстинкты взяли верх, он решил выбраться. Но так как была ночь, у него случилась дезориентация. Доплыл до островка, но выбраться уже не смог, — развел руками Залесский. — Как-то так у нас с вами получается.
— У нас с вами не получается, Олег Иванович, — отшатнулась Надя и спустилась на пару ступеней. — И знаете что? Вам бы следовало получше узнать о жертве. Об Елизавете Тураевой!
— О жертве? — хмыкнул Залесский и прищурился, пристально разглядывая Надю. — То есть вы хотите сказать, что жена такого человека была в чем-то замешана? Еще скажите, что ее киллер задушил!
Надя сжала челюсти. Ее обещание, данное бетонному королю, тяжелой гирей повисло на ее совести.
— Я вам так скажу, Надежда Николаевна, — не дождавшись ответа, Залесский снова достал сигареты. — Да вы, наверное, и сами уже догадываетесь, что вырисовывается лишь одна версия. И выглядит она очень даже правдоподобно.
— Это какая же? — опешила Надя, смутно подозревая то, что услышит.
— В кино и книгах подобного рода действия называют преступлением страсти, — скрипуче поведал ей Залесский. — Я объясню. Это когда…
Чарушина вспыхнула и процедила сквозь зубы:
— Прокурору рассказывайте о страсти, а мне не надо!
Надя спустилась на один пролет, затем остановилась и подняла голову. Залесский смотрел прямо перед собой и крутил сигарету между пальцами. Губы его бесшумно шевелились. Он нервно морщил нос, отчего очки подрагивали, словно живые.
— Ничего у нас с вами не получается, Олег Иванович, — с горечью прошептала Надя и продолжила спускаться. — Ничего…
Внизу она растерянно огляделась в поисках Кораблева, но того нигде не было видно. Оно и понятно, человек на работе, у него дела, и он не обязан по первому зову подставлять Наденьке ни жилетку для слез, ни плечо, в которое можно было уткнуться.
На первом этаже Чарушина отошла к окну и достала телефон.
— Мамуль, привет! Вот звоню, чтобы узнать, как у тебя дела. Что ты сегодня ела на завтрак? Гречневую кашу? Круто! А какая у вас погода? — Надя прижалась к краю стены и стала водить пальцем по пыльному подоконнику. — Солнце… А у нас дождь. Да, опять. Хмуро очень… Совсем осень… Нет-нет, у меня все хорошо! Ты не беспокойся, ладно? Варенье будешь варить? О, это здорово. Из лепестков роз? Для Павла?.. — голос Наденьки дрогнул и засипел. Она сглотнула, прижала ладонь к груди и поморщилась. — Мамуль, я что хотела сказать-то: ты отдыхай побольше, ладно? Береги себя. Я тебя очень люблю.
В оконное стекло Надя заметила высокую тень за своей спиной. Вздохнув, она уловила запах знакомого уже терпкого парфюма. Дорогой запах, настойчивый и вкрадчивый. Чарушина обернулась.
— Максим Викторович… — она поискала глазами Половикова.
Тураев одернул полы, разгладил лацканы шерстяного пиджака и провел ладонью по волосам. Естественный жест, когда мужчину заботит желание понравится женщине.
— Надя, как вы? Выглядите уставшей. — Его взгляд был полон искренней заботы.
— Уставшей, — эхом повторила Чарушина и вдруг стала судорожно застегивать куртку.
Замок заело. Надя ободрала лак на очередном ногте, но продолжала дергать молнию, пока Тураев не накрыл ее руки ладонью.
— Что я могу сделать для вас, Наденька?
— Для меня? Вы? — она удивленно округлила глаза и отрицательно помотала головой. — Ничего.
— И все же, — Тураев выдернул застрявший конец молнии и аккуратно вставил его заново, — кое-что я все-таки могу. Например, отвезти вас обратно к своей машине.
— Ах, да, — опомнилась Надя. — Моя машина.
— Вы говорили с мамой, — кивнул Тураев на лежащий на подоконнике телефон. — Простите, если помешал.
— Мы уже закончили. Ничего серьезного. Поговорили о погоде и обо всякой ерунде.
Тураев продолжал выжидательно смотреть на нее.
— И нет, я не сказала ей о Павле, — ответила Надя на его немой вопрос.
— Как же так? Вы же собирались выйти за него замуж.
— Да, собиралась, — ответила Надя, чуть повысив голос, чтобы разом прекратить продолжение этого разговора.
"Пусть думает, что хочет", — решила она.
Помявшись, Тураев сделал жест рукой в сторону выхода, ни на шаг не отступая от нее. Чарушина чувствовала недосказанность, которая сквозила в каждом его движении и взгляде. Он пытался читать ее, изучал мимику и не скрывал этого. Но ее отношение к бетонному королю все же складывалось не из женского интереса. Возможно, в других обстоятельствах она бы и посмотрела на него другими глазами, но после всего того, что она узнала, их общение продолжало отзываться в ней смутной тревогой и настойчивым желанием прекратить это сближение. Однако, Надя понимала, что именно благодаря ему, возможно хоть что-то прояснить. Но как же сложно было управлять собственными чувствами!
Вот с Кораблевым оказалось все просто, и Надя могла бы со стопроцентной уверенностью сказать, что он ей и правда, как младший брат. Такому простишь и нечаянную грубость, и наивное восхищение, и неуместную на ее взгляд заботу, потому что он настоящий и искренний.
"Рыжий, честный, влюбленный…" — вспомнила Надя старый фильм, диск с которым ей в детстве подарил отец. Потом она прочитала и книгу, но только теперь поняла, кого ей напоминал Кораблев. Лисенка Людвига.
— Вот вы и улыбнулись, — услышала она голос Тураева.
Надя опомнилась, огляделась и обнаружила себя на автостоянке, куда они успели добраться. Тураев открыл перед ней дверь, и она юркнула в машину, успев разглядеть свое лицо в боковом зеркале — растерянное, бледное, с расширенными диковатыми зрачками.
"Кажется, мой мозг пытается увести меня подальше от мыслей о Павле…" — догадалась она, и это было очень похоже на правду. Как только перед глазами вставал образ Ржевского, Надю пронзала такая всепоглощающая боль, что скручивало каждый нерв. А здоровый человеческий мозг устроен таким образом, что он все время пытается избавиться от негативного и
