но дальше была дверь, ведущая, видимо, в спальню.
Это было слишком хорошо, слишком просто, но я уже встречал таких мужчин, был рядом с ними всю свою жизнь. Они были предсказуемы. Они считали себя самыми большими хищниками в этой игре.
Они ошибались.
Я не стал сразу входить в комнату, а вернулся на улицу, нашел ведро, мимо которого проходил раньше, и наполнил его водой из крана, не шумя, чтобы не разбудить его. Вернувшись внутрь, я сохраняю тишину, пока не оказываюсь над его голой задницей.
Он полулежал, полусидел на кровати, пот покрывал его волосатую грудь, и он храпел. Запах, исходящий от него, соответствовал запаху трупа, только вот это было живое существо, которое предпочло жить в грязи, вместо того чтобы помыться.
Меня от него тошнило. Я ставлю ведро на пол, приходя в себя, позволяя себе ясно увидеть боль Амелии. Ее страх.
А потом я делаю шаг вперед. Я хватаю его за волосы на затылке и рывком стягиваю с кровати, погружая его лицо в ледяную воду, прежде чем он успевает опомниться.
Он бьется в конвульсиях, но я держу его в ведре, удерживая его лицо под водой до последней секунды, прежде чем вытащить его обратно, наклоняясь так, что мой рот оказывается возле его уха.
— Ну как тебе, ублюдок?
Он шокировано вдыхает, но затем я снова погружаю его в воду.
Его руки хватаются за мои ноги, и я понимаю, что это лишь вопрос времени, когда он опрокинет ведро, но до тех пор я буду продолжать.
Вода хлещет по полу, но я успеваю окунуть его еще три раза, прежде чем ведро переворачивается. Я опускаю мудака на пол лицом вниз, надавливая ногой на затылок, чтобы удержать его там.
— Кто ты?
— Твой худший кошмар, — прорычал я.
Я достаю пистолет и приставляю к его затылку, пока трус хнычет.
— Скажи мне, — говорю я. — Тебе нравилось, когда она кричала? Когда она плакала?
— Кто? — он спрашивает.
— Она все еще страдает из-за тебя, — подошва моего ботинка давит сильнее, вдавливая его лицо в ковер. — Ты должен был защищать ее, а вместо этого ты причинил ей вред. Ты сломал ее! — я реву.
— Ты говоришь об Амелии? — его голос приглушен, но я его слышу.
Я бью его. Сильно.
— Никогда больше не произноси ее имя! — пока он все еще хнычет, я тяну его вверх и заставляю сесть, держа пистолет у его головы. — Ты никогда больше не произнесешь имя моей жены.
— Жены? — он сплюнул. — Ха, удачи с этой шлюхой!
Я бью его пистолетом по лицу, рассекая щеку.
— Ей нравилось, — продолжает он. — Нравилось, когда мои мужчины платили больше, чтобы трахнуть ее. Ей нравилось, когда я резал ее красивую кожу.
Мне хотелось взорваться и убить его. Очень, блядь, хотелось. Но я этого не сделал.
Вместо этого я улыбнулся ему, и что-то в этой улыбке, должно быть, напугало его до смерти, потому что он обмочился прямо здесь. Я протягиваю руку к шкафу и беру пустую пивную бутылку за горлышко.
Он смотрит на нее, потом снова на меня.
— Ч-что эт-то з-з-значит, — заикается он. — Она уже давно ушла отсюда.
— Ты думаете, это пройдет? — спрашиваю я, взвешивая бутылку. — Травма от ее насилия.
— Сука заслужила это, — в словах есть яд, и я уверен, что он так и думает, но они выходят слабыми.
— Ты знаешь, кто я? — он качает головой. — Меня зовут Габриэль Сэйнт, — я не свожу глаз с его лица, упиваясь тем, как он бледнеет. — Полагаю, ты слышал обо мне, — он кивает. — Ты знаешь, что я делаю с теми, кто причиняет вред моей семье?
— Она не твоя семья.
Я смеюсь.
— Вообще-то здесь ты ошибаешься. Видишь ли, я уверена, что ты знаешь, у Амелии есть ребенок. Сын. Этот мальчик — мой племянник, а мой брат — его отец, — мужчина моргнул. — К сожалению, мой брат погиб некоторое время назад, но она стала семьей, как только забеременела. И теперь она моя жена. Моя. Жена. Пусть это на мгновение запомнится, — я слышу, как он сглатывает, но ничего не говорит. — Итак, я спрошу еще раз: знаешь ли ты, что я делаю с людьми, которые причиняют вред моей семье?
— Ты их убиваешь
— Да, но с тобой будет не так просто.
Он пытается двинуться, но я разбиваю бутылку, останавливая его в ужасе. Хорошо. Надеюсь, он напуган. Надеюсь, он вспоминает все, что он сделал, и воображает все, что сделаю я.
— Я не просто убью тебя, я сделаю это медленно.
— Пожалуйста, — умоляет он. — Я уеду из города. Я никогда не буду говорить об этом.
Я смеюсь.
— Сейчас уже поздно для этого.
Я делаю это быстро, чтобы его одурманенный наркотиками мозг не успел среагировать, и провожу острым краем бутылки по его груди, разрезая плоть.
Он кричит, и я делаю это снова. И еще раз. И еще раз.
Я делаю это до тех пор, пока его торс не покрывается красными полосами, кровь течет из каждого пореза, как кровавая река, на ковер. Если бы я продолжил, он бы умер из-за таких глубоких ран, но я не собирался облегчать ему смерть.
— Думаю, этого хватит за все те разы, когда ты ее резал, верно? — он хнычет, едва приходя в сознание. — Итак, что дальше? Поджигание? Избиение? Мы уже топили тебя, но мне кажется, что этого было недостаточно.
Я был весь в его крови, она прилипла к моей коже, но ее было мало. Я знал, что скоро взойдет солнце, и хотел вернуться до того, как проснется Амелия.
— Ты отнял у меня слишком много времени, — я вздохнул и подошел к нему с бутылкой, вонзая ее в живот, а затем поднимая вверх, вскрывая его.
Она была достаточно острой, чтобы разрезать плоть, но все же на какое-то мгновение я пожалел, что не взял свои инструменты для пыток.
После чего я встал и выпустил несколько патронов в его торс и грудь, опустошив обойму.
Он был мертв задолго до того, как его тело упало на пол. Для пущей убедительности я отрезаю его вялый член и засовываю его ему в горло.
— Этого хватит, — говорю я его истекающему кровью телу. — Твой долг с Амелией погашен.
Я выхожу из трейлера и достаю носовой платок, чтобы вытереть кровь с рук.
Небо светлело, но рассвет еще не наступил.
Когда я добрался до дома, солнце только-только взошло над спокойными водами за скалами. Моя одежда заляпана кровью, кожа стянула.
Энцо стоит неподвижно, как статуя, когда
