Рената говорила лихорадочно, слишком быстро, речь ее путалась. Но ей почему-то казалось очень важным сказать ему все это.
– Это вы еще летом здесь не жили, – не оборачиваясь, сказал Дежнев. – На Ивана Купалу мы всегда костры жгли и в озере купались. В поход по реке ходили, к часовне. В лесу часовня есть над родником – как у Нестерова на картине, честное слово.
– И шарады загадывали?
– Да.
– А я ведь не очень-то и представляю, что это такое.
– Увидите. Иногда придумаешь что-нибудь довольно трудное, а потом не знаешь, как это показать. Например – мороз крепчал. Попробуйте изобразите!
Терпеть боль, слыша его голос, было, кажется, как-то полегче.
И тут Рената поняла, что терпеть больше не имеет смысла. Она знала о родах все, что можно было знать, она и сама когда-то рожала, но теперь она поняла, что с ней происходит, не с помощью знаний или опыта. Она просто почувствовала это каким-то звериным чутьем, и это же чутье подсказало ей, что спешить уже никуда не нужно.
Но когда в ней заговорило это звериное чутье, включился одновременно с ним и ее трезвый разум, который до сих пор был подавлен болью и страхом, и голова ее заработала четко и ясно.
– Алексей, – сказала Рената, – остановите, пожалуйста. Мы не успеем. Я не ожидала, что схватки будут такими недолгими. Надо позвонить, чтобы «Скорая» ехала сюда. И надо что-нибудь здесь подстелить.
Машина съехала к обочине и остановилась. Алексей вышел из нее и распахнул все дверцы. Лес шелестел и щебетал, журчала вдали какая-то вода – ручей, может. От сильных весенних запахов у Ренаты кружилась голова. Хотя, наверное, не от запахов она кружилась.
– Я уже позвонил, – сказал Дежнев. – На всякий случай. Так что «Скорая», я думаю, едет нам навстречу. Вот плед. Пойдет?
– Да. И аптечку дайте мне, пожалуйста. А сами отойдите подальше.
Дежнев достал из-под сиденья аптечку и, обойдя машину, остановился у Ренатиных ног.
– Вы можете немного приподняться? – спросил он. – Я плед подстелю. Или, может, на траву вас положить?
– Не надо на траву. Земля еще холодная, – выговорила она, задыхаясь. – Отойдите же скорее!
– Отходить я не буду. – В его голосе уже не просто звенели льдинки – в нем громыхали куски льда. – Вы будете мне говорить, что надо делать. Последовательно.
И, услышав это «последовательно», Рената поняла, что возражать ему не надо. Она поняла это так же ясно, как то, что роды уже начинаются. Его голос был таким же знаком незыблемости мира, как рождение и смерть.
– Хорошо, – сказала она. – Не бойтесь. Это, конечно, будет неприятно, но вряд ли трудно. Ребенок лежал правильно и теперь идет правильно. Он сам все сделает, и я тоже. Не бойтесь. Вы только чуть-чуть поможете. В самом конце.
Боль была уже невыносимой. Да, она больше не вызывала паники, но терпеть ее все-таки было нелегко.
– Дайте руку, пожалуйста!
Рената сама не поняла, как вырвались у нее эти слова. В том, чтобы Алексей держал ее за руку, не было никакой медицинской необходимости.
Он резко сдвинул передние сиденья и сразу оказался рядом с нею. Рука у него была жесткая и теплая. Рената схватилась за нее так сильно, что у нее самой свело пальцы. Боль внутри из опоясывающей сделалась режущей, рвущей. Это было хорошо – значит, осталось недолго.
– Вы… туда все-таки не смотрите… – проговорила она. – Я… сама буду…
– Глупостей не говори, – сказал Алексей. – Как ты будешь сама? Говори, что делать.
– Я буду дышать, – выдохнула Рената. – Глубоко и часто. Не бойся, это так надо.
– Дыши.
Ей показалось, что он улыбнулся. Но она не была в этом уверена, потому что лицо его различала смутно. Только его рука была для нее сейчас явственна – она держалась за его руку, как утопающий держится за ветку, наклоненную над водой.
Ребенок рванулся из нее так сильно, что Рената не выдержала и вскрикнула.
– Уже головка видна, – сказал Алексей. Голос у него все-таки дрогнул. – Как ему помочь? Да говори же!
– Возьми в аптечке эту… – Она вдруг забыла все названия, а это было важно, что именно должен он взять. – Эту, грушку резиновую… Как только вся головка покажется, надо будет слизь ему изо рта… убрать… сразу…
– Да, я понял. – Он наклонился к ее раздвинутым ногам. – Сейчас… Все! А теперь что делать?
– Н-ничего не надо… – простонала Рената. – Не трогай его, ничего… Он сам! Все правильно идет… Теперь я сама… Ой, держи меня!..
Зачем надо ее держать, было непонятно. Но Алексей сжал ее пальцы так, что бессмысленный ужас, снова подступивший было к самому сердцу, сразу отпустил ее.
Она тужилась изо всех сил, выталкивая из себя ребенка, и главным было для нее сейчас ощущение, что она делает эту работу не напрасно. Но как же это было тяжело! Вот когда сказался возраст, который до сих пор она, опьяненная своей неожиданной беременностью, совсем не ощущала.
Рената почувствовала, что у нее темнеет в глазах, что она задыхается, что сильные кровяные токи взрывают ее голову – и тут же внутри у себя она ощутила какой-то широкий перекат – и все это прекратилось.
– Вот он! – воскликнул Алексей. – Родился! Ты родила!
Он держал ребенка на руках, не на руках даже, а просто на ладонях. Пальцы у него дрожали.
– Почему он молчит? – Теперь у него задрожал уже и голос. – Почему?!
– Он сейчас… – Рената почувствовала, как по лицу ее ручьями текут слезы. – Все хорошо, сейчас закричит… Вверх не поднимай! – воскликнула она, увидев, что Алексей пытается поднести ребенка поближе к ней. – Еще пуповину не перерезали, нельзя поднимать. Положи его. И накрой пледом.
Алексей послушно положил ребенка на сиденье – на кусок марли, которую, оказывается, достал из аптечки, – и осторожно накрыл его сначала марлей, потом краем пледа.
– Давай перережем пуповину, – сказал он. – Только объясни, как.
После разнообразной боли – Ренате казалось, что за недолгое время родов она перечувствовала все возможные ее виды, – ей было теперь легко, как воздушному шарику.
– Сейчас, сейчас, – сказала она. – Еще рано перерезать. Пусть полежит немножко.
И тут ребенок наконец подал голос. И какой!
– Ого! – засмеялся Алексей. – Шаляпин прямо. Я думал, они в этом возрасте только скрипят и пищат. Это он теперь все время так будет орать?
Рената открывала рот, чтобы ответить, но слезы душили ее попеременно со смехом, поэтому изо рта вырывалось только невнятное сипенье.
Неизвестно, скоро ли ей удалось бы произнести что-нибудь осмысленное, но тут на дороге показалась машина «Скорой» – высокий неуклюжий «батон». Она загудела, затормозила, из нее выскочила полная высокая женщина с медицинским чемоданчиком.
– Господи боже ты мой! – крикнула она. – Да что ж это вы делаете?!
