Но, как известно, характер проявляется через поколение. Вспомнив свою прогулку в Пойнт в компании Кей Эла, Мэдди подумала, что если она будет влачить прежнее существование, у нее есть все шансы превратиться в Бабушку Люсиль девяностых годов двадцатого века. Итак, она должна круто изменить свою жизнь; но первым делом следовало достойно завершить нынешний визит. Мэдди пересекла комнату и, не обращая внимания на ворчливые замечания бабки о том, что внучка набрала лишний вес и выглядит такой же старухой, как она сама, раздвинула персиково-розовые занавески, закрывавшие окно, ведущее на крохотную терраску Люсиль.
— Слишком много света, — пронзительно-скрипучим голосом заявила бабка. — Это плохо для моей кожи. И для твоей тоже, но ты не желаешь слушать старших.
Мэдди приняла компромиссное решение и прикрыла занавески до половины, зная, что если задвинуть их совсем, бабка тут же начнет ныть, что в комнате слишком темно.
— Итак, бабуля, — бодро произнесла она, усаживаясь на кровать, — как ты себя чувствуешь? Бабка только фыркнула.
— Мне девяносто пять лет, как же я могу себя чувствовать?
«Тебе всего лишь восемьдесят три», — хотела ответить Мэдди, но прикусила язык. Ввязаться в спор с Люсиль означало примерно то же самое, что оказаться под обстрелом в какой-нибудь дикой азиатской стране.
— Все же, полагаю, ты чувствуешь себя неплохо, — сказала она. — Ты отлично выглядишь.
— Это оттого, что я не сижу на ярком солнце, как некоторые мои знакомые. — Люсиль подалась вперед. — Возьмем, к примеру, Джанет Бидмейер из соседней комнаты. Она превратилась в настоящую развалину и похожа на чемодан из крокодиловой кожи. Приделай ей к спине ручку — и отправляй в полет в багажном отделении. А ведь она лет на двадцать моложе меня, а то и на все двадцать пять. Вот я, например… — Бабка умолкла и, прищурившись, посмотрела на Мэдди. — Что с тобой случилось, черт побери?
Мэдди вздохнула.
— Я налетела на дверь. Ничего страшного.
— Ха! — Люсиль откинулась на подушки, и на ее лице появилось удовлетворенное выражение. — Что, он врезал тебе по физиономии? Я так и знала, что это когда-нибудь произойдет, — стоило лишь взглянуть на твоего мужа.
— Нет, бабушка, — Мэдди старалась говорить как можно убедительнее. — Брент не бил меня. Я поскользнулась и налетела на край открытой двери.
— Ага, еще бы. Вот откуда на твоей щеке взялись шрамы от обручального кольца, — захихикала бабка, и Мэдди чуть вздрогнула. — Ну да, теперь ты обратишь на них внимание. Что ж, ты пришла за помощью в нужное место. — «О Господи, только не это», — подумала Мэдди, а бабка тем временем продолжала: — Я и сама побывала в твоей шкуре. Ты сделаешь вот что…
— Дедушка не трогал тебя даже пальцем, — перебила ее Мэдди, забыв о приличиях. — Я не верю. Тебе должно быть стыдно…
— Твой дедушка здесь ни при чем, — сердито воскликнула Люсиль. — Он не решился бы поднять на меня руку. — На лице старухи появилась недовольная гримаса, как будто она до сих пор презирала супруга за покладистость. — Я говорю о своем первом муже.
Мэдди невольно отпрянула.
— Я думала, дедушка и был твоим первым мужем, — сказала она.
— Нет. — Бабка откинулась на подушки и произнесла уже спокойно: — Моим первым мужем был этот никчемный тупица, Бак Флетчер.
Мэдди с трудом сдержалась, чтобы не улыбнуться.
— Значит, ты была замужем за человеком по имени Бак?
— Брент ничуть не лучше, — парировала Люсиль. — Что за болван выдумал такое имечко?
«Не позволяй ей завестись», — напомнила себе Мэдди и заговорила о другом:
— Трудно представить, что ты была замужем еще до дедушки. Почему никто мне об этом не сказал?
Бабка пожала плечами.
— Он умер прежде, чем ты родилась. И, честно говоря, я не слишком убивалась. — Люсиль снова хихикнула и тут же пригвоздила Мэдди взглядом. — Запомни, деточка, следы побоев гримом не скроешь.
— Спасибо за совет, бабуля, — ответила Мэдди. Ее очень заинтересовал этот загадочный первый муж по имени Бак, но заставить бабку рассказывать о нем означало бы напомнить ей об унижении и побоях, а делать этого ни в коем случае не следовало. — Я принесла тебе конфеты, — сказала она и, наклонившись вперед, чтобы открыть сумку, выставила напоказ ожерелье с красными стекляшками.
— Спасибо, — рассеянно отозвалась бабка, протягивая сморщенную руку и хватая золотистую коробочку, которую Мэдди выудила из сумки. — «Эстер Прайс». Отменные шоколадки. — Она сорвала красную ленточку с коробки, наполненной шоколадными фигурками, и заметила: — Коробочка-то маленькая.
— В следующее воскресенье я принесу тебе другую, — пообещала Мэдди. — Я всегда приношу тебе сласти.
— Ты добрая девочка, Мэдди, — сказала Люсиль и впилась зубами в шоколадную черепашку, лежавшую сверху. Это была еще одна отвратительная привычка бабки — первым делом она всегда разгрызала черепашку и выплевывала орешки. Стоило Мэдди вспомнить об этом, и мимо ее уха просвистел первый орех. — Отменная шоколадка, — повторила Люсиль и впилась взглядом в ожерелье. — Славная вещица, — сказала она.
— Какая? Эта? — Мэдди приподняла цепочку со стекляшками. — Это реликвия семьи Брента, — с напускной гордостью сообщила она. — Одно из самых любимых моих украшений, я…
— Мне осталось жить очень недолго, — слабым голосом произнесла бабка, бессильно опускаясь на подушки и держа в одной руке коробку, а в другой — истерзанную черепашку. — Я очень стара.
«Да уж», — хотела сказать Мэдди, но лишь кивнула, всем своим видом выражая сочувствие.
— Ты совсем не выглядишь старой, — солгала она. — Ты выглядишь даже лучше меня.
При нынешнем состоянии ее подбитого глаза эти слова были недалеки от истины. Бабка фыркнула.
— Я могу умереть в любую секунду. — Она сунула полусъеденную черепашку в коробку, приложила освободившуюся руку к сердцу и подчеркнула: — В любую секунду.
— Ах, бабушка, — отозвалась Мэдди. — Чем мне тебя утешить?
— Твое ожерелье замечательно подойдет к моей ночной рубашке, — сказала Люсиль, поглаживая зеленые оборки.
Красные стекляшки на зеленом фоне выглядели бы просто ужасно, но спор с бабкой не входил в планы Мэдди.
— Ну, я не знаю, бабушка, — заговорила она. — Это украшение досталось мне от матери Брента…
— Хелен Фарадей, — презрительно отозвалась Люсиль, моментально забью о своей слабости. — Хелен Фарадей за всю свою жизнь не имела ни одного приличного платья. — Она начала было судорожно смеяться, но тут же вспомнила, что находится при смерти, и откинулась на подушки. — Я думаю, Хелен вряд ли будет возражать, если ты дашь поносить свое ожерелье умирающей бабушке. В конце концов… — старуха на мгновение умолкла, напуская на себя набожный вид (чего не было и в помине), и добавила: — …после моей смерти ты унаследуешь все, что у меня есть.
